Одет:

+ белые чулки, черные туфли, на лице простая  маска из черного бархата, нижняя часть лица открыта.
___________________________________________________________________________________________________

Гвардия который день гуляла. Ожидание зимних праздников было для нее едва ли не важнее самих сих событий, ибо предвкушение новогодних балов и увеселений, как всегда, неразрывно связывалось с обильными возлияниями в честь Бахуса, сопровождаемыми хвастовством о грядущих подвигах. В подобных «экзирцициях» Измайловский полк давал фору всем остальным, расквартированным в Петербурге войскам. Традиция обязывала молодое поколение держать установленную планку – измайловцы первыми присягнули Екатерине Алексеевне, их штыки первыми повернулись в спину голштинцам; именно они, перепившиеся в хлам, глухой ночью требовали у дворца, дабы уставшая после переворота государыня вышла к ним. И едва императрица показалась на балконе, она, тем самым, закрепила право полка на вседозволенность и безнаказанность. Свою роль также играло то обстоятельство, что в измайловцы набирали дворянство самого разнообразного происхождения, и посему в отличие от напыщенно-аристократических преображенцев и семеновцев, сплошь и рядом состоявших из представителей древних, родовитых фамилий, в сём подразделении лейб-гвардии царили нравы попроще и развлечения побесхитростнее, хотя и не без изрядной доли бесшабашного удальства, под коим в то время понимались форменные безобразия. Служба занимала умы молодежи наименее всего при полном попустительстве командующих полком: граф Кирила Разумовской безвылазно обретался в малоросских своих поместьях, интересуясь более разведением гишпанских овец, нежели строевой подготовкой далекого петербургского полка, а князь Репнин преблагополучно заседал в подмосковном имении, отдыхая от турецких баталий. По старшинству начальствовал над измайловцами георгиевский кавалер – генерал-майор Иосаф Иевлевич Арбенев, в чьем доме на Малой Морской офицеры набивались шумной толпой, проводя там в застольных шутках едва ли не каждый вечер. Единственный сын генерал-поручика Милорадовича, того самого сослуживца великого Суворова, на старости лет принявшего в управление Черниговское наместничество, Михайло Андреевич не избегал подобных сборищ, но и не проводил в них все свое свободное время, коего имелось предостаточно. Гвардейца тянуло в более изысканные сферы, благо отцовское состояние позволяло выходить измайловцу в свет без ущерба для чести, измерявшейся в салонах качеством отделки камзолов. Впрочем, помимо внешней роскоши капитан-поручик мог блеснуть европейским образованием, боевым опытом в войнах со Швецией, умением превосходно танцевать и красиво говорить. Ежели первые два качества являлись более чем сомнительными в силу разнообразных причин, то последние два, безусловно, играли на руку молодому гвардейцу. Его горбоносый профиль стал узнаваем, получил всеобщее снисходительное благоволение и, - слыханное ли дело! -, даже поползли по северной столицы анекдоты об эксцентричности забавного  измайловца. То будто бы заказал он себе триста шестьдесят пять фраков для ношения на каждый день года, то поклялся не съезжать со двора, пока не станет первым танцором Петербурга… Сплетни играли на руку славе, пусть она и была сомнительного свойства. Быть на слуху имело значение для скорого продвижения куда более, нежели добросовестная служба, коей, по чести, Михайла, как и весь полк, не занимался вовсе. Не будучи в душе игроком, Милорадович предпочитал направлять свои душевные силы в более изысканную и деликатную стезю, связанную с покорением сердец прекрасных дам. Неделя не проходила, дабы не приключалось ему с юношеским пылом полюбить очередные чарующие очи в обрамлении пушистых ресниц. Впустую отдаваться грёзам не входило в гвардейское кредо жизни, и потому приходилось офицеру Ея Величества придумывать хитроумные диспозиции для проникновения в стан врага в обход бдительных мужей, суровых отцов и подозрительных братьев. На сей раз пришлось изрядно потрудиться, ибо выбор капитан-поручика пал на особу, вхожую благодаря родственной протекции к самой государыне-императрице. Речь шла об очередной воспитаннице камер-фрейлины Протасовой – совершено очаровательной юной особы именем Елизавета. Но доверенная наперсница Екатерины Великой обладал хватками, коим способны были позавидовать самые неподкупные сторожевые псы. Милорадович вынужден был каждым разом исхитряться новым образом, дабы побыть наедине с предметом обожания. Не дай Бог ему было попасться на глаза грозной Анне Степановне! Разумеется, на гауптвахту за амурные дела его бы милостивая императрица после жалобы не посадила, но что гораздо хуже - заставила бы жениться на обесчещенной девице. При слове «брак» бравому измайловцу становилось дурно, будто затянутой в корсет барышне в душной зале, посему отправляясь сегодня на вылазку, дабы сорвать миг счастия, Михайло основательно подготовился. Мундиры гвардия давно не носила, предпочитая более изысканные ткани, нежели сукно, и быть опознанным с сей стороны капитан-поручику не грозило.  Совсем другое дело - его весьма характерный нос, вполне узнаваемый по причине редкого своего строения! Прикидывая в уме и так, и эдак, Милорадович остановился на маске из черного бархата, коюю легко носить и легко спрятать. После чего, уверив сослуживцев, будто намеревается пробыть до утра на танцах у графини N., легкий на подъем гвардеец помчал к названной им сиятельной особе, кояя действительно в тот вечер принимала друзей и подруг для приятного времяпровождения в частном кругу. Помозолив глаза гостям и почесав язык комплиментами и шутками, предприимчивый воздыхатель незаметно покинул изысканное общество, велев кучеру на санях собственного выезда, запряженных четверкой цугом, гнать до самого Зимнего дворца. Остановившись на Милионной, офицер скинул шубу, под угрозой оттаскать за чуб застращал кучера дожидаться его здесь же, и, быстро вдев руки в теплый кафтан, подбитый мехом, утопая туфлями в снегу, поспешил к заветному входу с той стороны, где нынче дежурили измайловцы. Чин капитан-поручика давал многие преимущества, в том числе не объяснять подчиненным никакие причины внезапного ночного посещения, тем более что сам Михайла был предобрым малым и никому из полковых знакомцев не хватило бы ума подозревать своего же в неладном. Далее, нацепив маску, дабы не быть узнанным охраной, укомплектованной прочей гвардией, пока еще удачливый влюбленный прокрался в коридор, соединяющий Зимний дворец с Шепелевским дворцом и Малым Эрмитажем, где уже никого не должно было быть в столь поздний час, принялся в нетерпении ожидать даму сердца, коей еще днем удалось передать весточку о месте встречи. Милорадович сгорал от нетерпения и беспокойства, с тревогой вслушиваясь в глухие звуки, периодически наполнявшие бесконечные коридоры и покои дворца. Разумеется, никаких чертей он, как душа всецело христианская, отродясь не боялся, но вот ежели наскочит на него какой-нибудь пренеприятный гренадер лейб-гвардии N-ского полка, тут простой «Отчие» не отобьешься! Как назло вдалеке одного из коридоров, ведущих из Малого Эрмитажа, послышались голоса. Судя по отбиваемому каблуками стуку, он производился форменными сапогами. Чертыхнувшись про себя, Михайло уже приготовился было покинуть свой пост, как со стороны Зимнего в коридор проник шелест дамского платья и туфелек. Милорадович, представив на мгновение, как его Лизонька столкнется в темном из-за бесконечной экономии лакеями свечей коридоре с какими-нибудь скучающими семеновцами, принял молниеносное решение не оставлять любимую на произвол русской гвардии. Быстро шагнув на встречу шуршанию и легкому дыханию, капитан-поручик схватил одной рукою изящное запястье, а второй обнял талию.
-Же Ву эн при - нийэ па пё, си муа! (Я вас прошу - не бойтесь, это я!), - тихо и нежно прошептал на ушко девушке измайловец своим безобразным французским. – Нью авон бьезон мантьенон де ките (Мы должны сейчас же уйти!). Иси серо бьянту визитёрс индезирабль (Здесь скоро будут нежелательные посетители!).
И не дав своей любезной опомниться, Милорадович увлек ее за собой в один из двух коридоров, ведущий в Малый Эрмитаж. Где-то в темноте за спиной раздалось гоготание охраны. Несение караула под  становившимися ночью мрачными сводами царского обиталища было задачей прескучной, и гвардейцы развлекали себя беседою, патрулируя вверенный им участок. Михайло остановился где-то на середине коридора, прижавшись к стене и крепко обнимая хрупкую фигурку, дабы бедняжка не потеряла сознания от внезапности происходящего. Следовало переждать, когда «сторожевые псы» пройдут до самого Зимнего дальше по коридору. Шум шагов может заставить их начать проверять и Малый Эрмитаж.
- Же Ву при де гарде ле силёнс , мон анж (Я прошу Вас хранить молчание, мой ангел), - офицер склонился к самому ушку спутницы. Что за дивный аромат исходил от ее локонов! Ранее он никогда не обращал внимания на сие обстоятельство, а сейчас не мог ею надышаться. Что за волшебная нимфа! – Ню эвон безон де гарди Вотр онер (Нужно сохранить Вашу честь).

Едва трепетная, будто испуганная голубка, любезная его прильнула к гвардейцу всем телом, и тепло ее ощутилось им столь близко рядом с собою, сердце измайловского Казановы, как ему показалось, почти остановилось от восторга. Какой наивно-милой и кроткой была душа его прелестной Лизоньки! В пору растрогаться да только сдержанный кашель совести, напоминавшей о мимолетности увлечения портил всю романтичность картины, хотя у Михайлы уже начали мелькать подозрительно радостные мысли о том, каким счастием может обернуться брак со столь очаровательной феей. Но едва опасность быть обнаруженными для влюбленных миновала, как оказалось, что приятные минуты пережил исключительно затеявший рискованную авантюру кавалер, ибо дама вдруг подалась назад, да еще и, вздрогнула, как будто объятия оказались для нее пренеприятною неожиданностью. Гвардеец оказался озадаченным настолько, что и не подумал разжать пальцы, все еще покоившиеся на гибком, будто принадлежавшем не девице, а грациозной иве, стане. Как подсказывал Милорадовичу богатый опыт амурных приключений, предмет обожания зачастую изображает неприступность и кокетничает, то бишь там, где говорится вслух «нет», надлежит читать безусловное «да», но даже при наличии сего твердо усвоенного практикой постулата не самый притязательный к мыслительной деятельности молодой человек, каким являлся капитан-поручик Лейб-гвардии Измайловского полка, и тот засомневался в его истинности сейчас, когда его ухаживаниям продемонстрировали вполне конкретный отказ. Что успело случиться менее чем за сутки? Еще утром душа его Элиза вполне благосклонно приняла приглашение на вечернее rendez-vous, а нынче вдруг ее желания переменились? Тогда для чего было являться в условленное место встречи? Дабы объявить о разрыве? Тысячи мыслей самого печального свойства начали одолевать офицера, в миг пришедшего в предурное расположение духа. И неизвестно до чего бы додумалась бурная фантазия Михайлы Андреевича, ежели бы не звук нежнейшего голоса, коий явно не принадлежал воспитаннице мадам Протасовой! Удивление ночного визитера Зимнего дворца возрастало все более и более. Уж не играют ли с ним злую шутку местные духи? На секунду Милорадович изрядно перепугался. Вдруг он держит в объятиях неупокоенную душу какой-нибудь несчастной фрейлины? Множество подобных глупейших гисторий периодически всплывали в салонах, особливо ближе к рождественским праздникам, и гвардеец беспрестанно высмеивал доверчивость восторженных юных красавиц, охочих до таинственных сюжетов, а теперь сам оказался в странной ситуации. Спустя две секунды все-таки практичный ум возобладал над нелепостью суеверия, и измайловец отметил про себя, что голос ему явно не знаком. Дабы ситуация из комической не переросла в критическую, Михайло, будто исполняя фигуру в танце, скользящим шагом совершил разворот, продолжая удерживать незнакомку. Суть сего маневра заключалась в необходимости повернуться к тускло горящим в настенном бра свечам таким образом, дабы свет, коий он загораживал спиною, теперь упал на лицо девушки и позволил бы капитан-поручику окончательно определиться - с кем его сегодня столкнула судьба? Обитательниц Зимнего дворца всех степеней и рангов Милорадович знал относительно неплохо, но когда он смог разглядеть черти облика пойманной им пташки, то от неожиданности немедленно исполнил прозвучавшую ранее просьбу отпустить случайную «добычу», и только тогда гвардеец заметил, что и его, в свою очередь, ухватили за руку. Она оказалась необычайно хороша. Настолько хороша, что Лизонька моментально испарилась из памяти офицера, будто никогда и не встречалась ему. Удивительно, как Михайло мог упустить появление при дворе столь бесценной жемчужины? Шелковые пряди волос, спускающиеся на плечи, удивительные глаза цвета растревоженного моря, прелестное бледное личико с нежным румянцем на ланитах и обладающие особой притягательностью коралловые губки. Сказать, что и без того ветреный в чувствах гвардеец был сражен на месте, значило передать лишь на половину степень завороженности Милорадовича бесподобной незнакомкой. Только сейчас он заметил, как на будто фарфоровой в неверном свете трепыхающегося пламени щеке слеза прочертила себе серебряную дорожку. Вот так дела! О чем он думает? Девушка же до смерти напугана им! Капитан-поручик разжал пальчики девушки на своем запястье и с деликатностию поцеловал их.
- Мон Дье, мадемуазель, Ву плюри э коз дю муа? (Мой Бог, сударыня, Вы плачете из-за меня?) – в голосе Михайлы прозвучали неподдельные нотки отчаяния. Причиной чьего-либо несчастия ему еще быть не доводилась, и сия роль ему казалась просто ужасающей. – Же круа ке Ву ави а бон кёр (Мне кажется, будто у Вас доброе сердце). Ву пувэ ми пардонни? (Вы сможете простить меня?) Иль мё сомбле кё же ву аттонде по Вю тют ма ви (Кажется, что я ждал Вас всю мою жизнь). Же ву при де не па диспаретр… (Прошу Вас, не исчезайте). Сэ ун кестьон де ма ви и де ла мор (Это вопрос моей жизни и смерти).

Отредактировано Михайло Милорадович (2015-12-04 19:57:34)

Тон, взятый незнакомкой, будто совсем  не принадлежал испуганной девушке, кояя успела обронить слезинку всего пару минут назад. В нем звучали уверенность, властность, умение держать себя и сохранять лицо в любой ситуации. Михайла был очарован и ошарашен одновременно. Красавица совсем не походила на экзальтированных фрейлин и робких пташек, обитающих под материнским крылом – сих два типа, паразитировавших на мировоззрениях петербургских девиц. Новое всегда вызывает интерес, и, надо признаться, гвардеец совсем не был против подобного поворота сюжета. Очаровательный облик и королевская выдержка! Есть от чего разыграться желанию! Кто же эта изящная гостья Зимнего дворца, коюю не испугаешь ни тьмой, ни внезапностью, ни маскарадом? Другая бы уже давно висела безвольной куклой в объятиях капитан-поручика, находясь в предобморочном состоянии, а пойманная пташка еще умудрилась и грозно отчитать его, офицера Измайловского полка, будто находилась она в своей собственной резиденции и была, по меньшей мере, императрицей! Вопреки упреку Милорадовичу стыдно за свое поведение не было. Завсегдатай салонов и мастер кутежей  быстро отучил себя испытывать подобное чувство. Оно изрядно мешало вести праздную жизнь, отлынивать от службы и сорить отцовским состоянием, но, разумеется, нимфе его грез, о сём знать не стоило, и на все вопросы следовало ответить так, чтобы получить возможность продолжить беседу! О, славная риторика! Одна ты, порой, являешься спасительницей для продления сладостного мига свидания с пока еще равнодушным предметом всепоглощающей страсти! Увы, лекции, посвященные умению красиво говорить, читавшиеся в немецких университетах, где удалось постуденчествовать колоритному русскому, были им приняты равнодушно и зачастую пропускались, не смотря на клятвенные заверения дядьки Ивана Лукьяновича отодрать нерадивого воспитанника за уши. Пустая же светская беседа в подобной ситуации представила бы Михайлу не в блестящем свете: в лучшем случае его бы приняли за нетрезвого барчука, заплутавшего в поисках возлюбленной горничной. Пока гвардеец соображал, чем бы эдаким заинтриговать прелестницу, дабы она не упорхнула от него бабочкой, оставив в недоумении гадать об ее имени и происхождении, на миловидные черты ее лица легла печать страха. Милорадович обернулся в ту же сторону, куда смотрела незнакомка, рефлекторно сделав шаг вперед и вскинув в сторону руку, как бы отгораживая собою девушку от возможной опасности, но ничего кроме холодного зимнего ветра, волной промчавшегося по коридору, он не ощутил. Или нет? Или все же кажутся ему, мерещатся странные тихие шепоты, слегка удивленные, невнятные, ведущие свою, одним им понятную беседу. Вот снова дрогнуло пламя на свечах, будто кто-то протяжно вздохнул рядом с ними… Помилуй Бог! Еще не хватало самому записаться в герои суеверных историй! Вот где будет смеху и позору на весь лейб-гвардии полк!
-Мадемуазель, же суи л’эспри де л’ямуре мальюр (Сударыня, я дух несчастного влюбленного), - неожиданно для себя тихо произнес капитан-поручик, чье воображение вдохновившись антуражем обстановки, не нашло ничего лучше, кроме романтической лжи. Михайла обернулся к спутнице. – Же не вуле па Ву иффрайе (Я не хотел напугать Вас). Се ке же демонд онкёр унь фуа пардон (За что снова прошу прощения). Же пёнсе… (Я думал…) Жей крю… (Я верил…) Иль мё сомбле ке Ву – мон диспарю амур (Мне показалось, что Вы -  моя утраченная любовь). Ву эт тре бьен комм элль (Вы очень похожи на нее). Же ме сью тромпи (Я ошибся). Же не пью па рётери ле маск (Я не могу снять маску). Пардонни… (Простите…). Ля мор не па декори а (Смерть не украшает). Же н’оз Ву ретенир, маи си Ву парти, мон ам сёра эрри  этернелльмё (Я не посмею удерживать Вас, но если Вы уйдете, моя душа будет скитаться вечно). С’э террибль, ансюппортабль ля дюлёр де ла солитьюд! (Эта страшная, невыносимая боль одиночества!) А Дью не плез Ву жаме коннетр се сантимо (Не дай Бог Вам когда-нибудь узнать это чувство), - Михайла вдруг и вправду почувствовал себя неприкаянной душой-мученицей, и страдания в его голосе звучали удивительно искренне. – Ву не ме кройе па, н’ес –се па? (Вы не верите мне, не правда ли?), - тон изменился, стал горьким и уставшим. Конечно, она уйдет… Потому что она прекрасна  и свободна, а он полный идиот. – Ву не м’едере комм ля фе шак а Вотр плас. (Вы не поможете мне, как и каждая, бывшая на Вашем месте), - но без решительности нет и успеха. Нужно пытаться, нужно добиваться, нужно отыскать в ее пока холодной душе огонек, отогреть его, превратить в полноценное пламя… - Донне-муа жюст эн эр (Просто подарите мне один час). Эн ер де конверсасьён транкилль (Час тихий беседы). Ву саве кё же не кёзре, а Ву нюэр (Вы знаете, что я не причиню Вам вреда). Ву эт интеллижён ет Ву эт капабль де лие эн отр де кёр (Вы умны и умеете читать чужие сердца). А сельмё ун эр, и ж’а энфан э мон энфер и Ву сёре рамени э са ви ансусьёнт (Всего один час, и я, наконец, получу свой ад, а Вы вернетесь к своей беззаботной жизни). А сельмё ун эр, и же сэри пур Ву де ла мем мор, комм пур ту ле монд (Всего один час, и я стану для Вас таким же мертвым, как и для всего остального мира), - гвардеец, прижав руку к сердцу, поклонился и, выпрямившись, протянул красавице раскрытую ладонь. – Фэт-ле сан мо. (Сделайте это без слов.) У парте, у… (Или уйдите, или…). Иси он не пё па рести (Здесь больше нельзя оставаться). Сэ а мовэ ондруа (Это плохое место).

Что за глаза у нее! Бирюза чистой воды! И когда смотрит она столь необъяснимо пленительно – чуть строго и слегка задумчиво – не остается ничего, кроме как добровольно возвести в душе алтарь в честь сей юной барышни и прилежно молиться ее чарующему облику! Впрочем, гвардеец обладал менее возвышенным мироощущением и потому просто оказался пылко влюблен в случайно встреченную им незнакомку. Его синий взгляд встретился с ее небесной лазурью, и первым отвести взор Михайла не смог, да и зачем было лишать себя невероятного удовольствия? Кто знает, удастся ли снова увидеть ее! Все происходящее начало напоминать какую-то странную жутковатую пьесу, и на мгновение офицеру показалось, будто он более не владеет собственной жизнью и обречен повиноваться смутным теням и странному шепоту. Почему не сказать ей правду? Почему не спросить о том, кто она такая, отринув теперь бесполезный маскарад? Но тогда будет сорван легкий флер волшебства, коий окутал их обоих, сблизив всего на час, но для каких целей? Нежность и хрупкость, вперемешку со строгостью и достоинством… Как возможно даже попытаться объясниться в своих чувствах, ежели он сам не понимал, как описать их? Восторг и тоска, страсть и преклонение, блаженство и отчаяние. Как возможно  за один час решить свою судьбу? Будь на месте Милорадовича более здравомыслящий господин, он бы, безусловно, попытался продумать, как провести последующее время с пользой и выгодой для себя, но капитан-поручик всегда побеждал педантизм экспромтом. С почтением приняв маленькую ручку, измайловец повел спутницу вперед по коридору в помещения Малого Эрмитажа, будто совершая променад по прямой в польском под звуки призрачной мелодии. Под ногами завывал ветер, бился в стекла, рисуя на них снегом узоры – беспощадная русская зима во всей своей жестокой, снежно-мертвой красе расстилалась за каменными стенами дворца-тезки. Гвардейца мрачный, ледяной коридор более не пугал, ибо Михайло был занят непривычной для него работою: он думал. Предметом его мыслей был вопрос, куда отвести доверившуюся ему юную особу. Ничего умнее, кроме одного из неиспользуемых помещений, выходивших окнами на Неву, в голову не приходило. По долгу службы в привилегированном полку Милорадович прекрасно знал некоторые особенности исполнения дворцовых постовых обязанностей, среди коих наипервейшими были лень и попустительство. Малый Эрмитаж практически не осматривался, и, более того, втайне кое-какие из незанятых помещений оставались незапертыми на случай, ежели гвардейцу возжелается немного вздремнуть, устав от тягот возложенных на него обязанностей. Разумеется, капитану-поручику измайловцев, как верной руке ротного командира, подобные комнатки были известны, как никому другому, и, быстро перебрав в уме, какая наиболее приличествует беседе с дамою, дальше он повел свою нимфу, куда увереннее. Когда в темноте замелькал конец коридора, до Михайлы дошла еще одна очевидная мысль. Ему-то не холодно, потому как тепло одет, а бедняжка, согласившаяся скрасить час его жизни, почти обесцененной отсутствием в ней ее взаимных чувств, верно, изрядна продрогла! Офицер остановился и, снова взглянув на самое очаровательное творение Всевышнего, немедленно снял с себя кафтан и набросил его на еще по-детски мягкие, округлые плечи. Она была почти ребенок, но всего пару лет и чудесное превращение довершит сотворение шедевра человеческой природы. Гвардеец невольно коснулся пальцами ее лилейной шеи, поправляя воротник кафтана, и едва не вздрогнул от острого желания обнять ее гибкую талию и целовать, не смотря на ожидаемые крики и протесты. Немедля убрав руки, Милорадович повернулся к ней спиной.
- Пардонни. Ню сомм преске арриви (Простите. Мы почти прибыли), - ему стоило усилий скрыть горечь в голосе. Можно ли шутить с собственными желаниями, когда внутри все полыхает адским пламенем? – Ву эт э ври анж. Же не сэ па коммон Ву ремерси пур сетт грес. Ню этон… (Вы настоящий ангел. Я не знаю, как Вас благодарить за сию милость. Поспешим…), - офицер вновь взял ее руку в свою и повел дальше. – Дезоли енкор ун фои. Иль фэ  фро иси. Же круа кю ля ви се фи жен Ву (Простите еще раз. Здесь холодно. Я боюсь, что жизнь в Вас замерзнет).
Через несколько шагов показался ряд дверей. Впрочем, в темноте их можно было и не разглядеть вовсе, спутав со стеною, но гвардеец безошибочно взялся за ручку одной из них и, когда она поддалась, то провел внутрь комнатки свою спутницу. Внутри располагались небольшой диванчик, обитый парчовым атласом, несколько примыкавших друг к другу шкафов, покрытых плотным слоем пыли, столик с разнообразной всячиной на нем, в том числе подсвечником с оплывшими потеками воска, пара стульев и старый, обшарпанный, давно заброшенный клавикорд*. Луна ярко освещала небольшое помещение молочно-синим светом, охватывая практически все его целиком. Жестом предложив даме расположиться на диване, Михайла сел напротив него на стул, стоявший у клавикорда, и открыл его крышку. Он редко играл, хотя постиг и сие искусство в далеких немецких университетах. Милорадовича сложно было назвать виртуозом, но у него был довольно тонкий слух, позволявший исполнять музыку без страха быть освистанным. Другое дело, что ему было лень разучивать новые произведения, и сейчас было непросто вспомнить что-нибудь из студенческого репертуара, дабы не разрушить стеклянную ломкость сказочного момента, будто все происходит в ином, нереальном, призрачном мире. Ничего лучшего «Tombeau» на смерть лютниста Бланроше Иоганна Фробергера не вспомнилось, и пальцы сперва неловко коснулись клавиш, но с каждым новым звуком заученная мелодия воспроизводилась все лучше, не мешая голосу. К сожалению, не лучшее состояние инструмента сказывалось на музыке, усердно сопевшей и хрипевшей на попытки офицера вывести ее на чистое звучание. **
- Же не пе па Ву демонде э Вотр ном, пар ке же не пе па дире мон ном. Ме же авуй э Ву, а сэ кё жей эми, ет се сера ле касс си же деве Ву демонде э пропо де ля мем. Дит муа, сави Ву ке се, кён лёске лек ёр ба, комм си аттрапи дон у пьеж, кён не па монке де суффль пу несессер пароль, кён ту ле сёнс де Вотр экзистёнс конклю дон ле бонёр де ля персонн кё Ву ами? (Я не могу спрашивать Ваше имя, ибо не могу назвать свое. Но я признался Вам в том, что любил, и это будет справедливо, если я спрошу Вас о том же. Скажите мне, знаете ли Вы каково сие, когда сердце бьется, будто поймано в капкан, когда не хватает дыхания для нужных слов, когда весь смысл Вашего существования заключен в счастии любимого Вами человека?) –маска пристально посмотрела на незнакомку, в то время как в комнате продолжала царствовать композиция Фробергера. – Лён сюже не несессит па ун лён репонс. Дит уи о нон. Же трув лёнви де савуар си Ву пуве ме компрондр (Длинный вопрос не требует длинного ответа. Скажите: да или нет. Мне всего лишь хочется знать, сможете ли Вы понять меня).

* - Клавикорд выглядит так

** - исполнение «Tombeau» Фробергера на клавикорде
[audio]http://pleer.com/tracks/13502479p8DU[/audio]

Михайла вслушивался в нежный, еще сохранявший нотки детства, голос юной красавицы и удивлялся тому, сколь честно, искренне и серьезно она отвечает ему, чужому, пугающему незнакомцу, пытающемуся выведать у нее самое сокровенное. В какой-то момент гвардеец ощутил себя настоящим подлецом. Одно дело, когда амурная игра обставляется в красивом антураже и совсем другое – когда все происходящее наполняется неведомым смыслом, суть коего ускользала от сознания. Кто они двое, сидящие в одной пыльной комнате императорской резиденции? Ни имен, ни внятных целей… Зачем надо было вести сюда эту не по возрасту рассудительную девочку? Почему незнакомка доверилась ему? Офицеру на мгновение показалось, будто происходит воистину нечто фантасмагорическое, и сия мысль успокоила его совесть. Ежели бы капризная Фортуна не желала подобной встречи, то она бы и не состоялась, посему стоит и ему принять необыкновенное событие не за собственную блажь, а за перст озорницы-судьбы, с коей у измайловца пока складывались исключительно взаимные чувства. Напряжение, охватившее Милорадовича, тут же оставило его. Сегодня вечером ему уготована роль не счастливого любовника, а таинственного исповедника. Что ж… И не такие партии приходилось разыгрывать… Вопросы, коии он неловко озвучил, воистину не имели простого разрешения. Что сам Мишель знал о любви, кроме приятного времяпровождения без мыслей о настоящем и будущем? Смог бы он дать себе достойный ответ? Или хотя бы найти силы признаться в своей беспомощности в умении отличать искренние чувства от мимолетного увлечения? Навряд ли. Стоило признать: синеокая малышка обскакала его в части риторики, и гвардеец мог смело повторить вслед за ней: «Же не се па се кё же рессон». Я не знаю, что я чувствую. Даже в царящем полумраке печальная улыбка незнакомка не ускользнула от игравшей Фробергера маски. Она хранит некую тайну? Влюблена, но невзаимно? Полно, Михайла, она еще совсем дитя! Впрочем, дитя изрядно недурственное лицом и станом. Обещает через год-два вырасти в красавицу, и уж ежели у него взыграла кровь, кто бы смог отказать ей в желании называться ее ухажёром? С другой стороны, выбор юной барышни мог пасть на блестящих военных из окружения императрицы, коим может быть всего лишь смешно от чувств случайно увлекшегося ребенка. Шер онфан! Вкус несчастной любви так горек, особливо ежели сердце столь рано узнало о нем! Дальнейшие слова девушки запутали измайловца, заставив его пересмотреть свою версию. Не принадлежит себе? Чувства не важны? Обычная практика: родители подобрали мужа, а у нее душа к лежит к другому? Сожаление вдруг начало обрастать новыми настроениями, приобретая совершенно причудливые формы. Откуда ни возьмись, взялись чудная ревность и бессмысленная обида. Ее кавалер беден? Не знатен? Или того хуже – женат? А мог бы он, блестящий гвардейский капитан-поручик, составить конкуренцию избранному жениху? Мысли настолько же несуразные, насколько вообще происходящее можно было отнести к обычной встрече. Или все же дело несколько в другом? Он привык добиваться лучшего, быть первым, получать признания и восторги. Первый танцор, галантный кавалер, все служило достижению цели развлечения, безответственной забавы. У него в отличие от собеседницы как раз сложилось наоборот: все было донельзя просто. Здесь, вдали от отца, Михайла беззаботно тратил свою жизнь, не думая о смысле поступков, подчиняясь сиюминутному желанию. Музыка оборвалась. Измайловец заметил, как зябко кутается в его кафтан девушка. Чем бы ни закончилась сия встреча, на кафтане ненадолго останется память о ней в виде одурманивающего запаха доверчивой прелестницы. Милорадович поднялся с места и, подойдя ближе к незнакомке, с неподдельным участием в голосе спросил:
-Вуз ави фижэ? (Вы замерзли?) – и, не успев получить ответ, был огорошен внезапным вопросом. Гвардеец замер на месте, застигнутый темой, о коей он и думать позабыл. Он не сразу вспомнил, о какой возлюбленной идет речь и что его язык наплел незнакомке по дороге сюда. Капитан-поручик провел рукой по маске, в том месте в коем скрывала она лоб, пытаясь выудить из своего богатого багажа любовных приключений историю, дабы она оказалась приличествующей случаю и выглядела правдоподобно в устах бестелесного духа.
- Элль а ди ля мем шёз ке Ву (Она сказала тоже, что и Вы). И элле э парти (И ушла). Депьюи же сью мор, мадемуазель (С тех пор я мертв, мадемуазель). Же сьюи а ля решерш де сон, мэ не пью па трувэ (Я ищу ее, но не могу найти). Элле, комм Ву, ньон па вулю куар эн л‘амур (Она, как и Вы, не верила в любовь). Элле не круайе па а ля поссибилити дю бонёр (Она не верила в возможность счастья), - Михайла селя рядом с девушкой и порывисто сжал тоненькие холодные пальчики в своей ладони. – Не па репете сетте л’оррор, мадемуазель! (Не повторите сию ошибку, мадемуазель!) Ву э ампоссибль де не па айми! (Вас невозможно не любить!). Дью Ву э донне лез итоннон дон! (Бог наградил Вас удивительными дарами!). Эт ла бюти крии пур л’амур! (А красота создана для любви!). Же Ву эн при! Же Ву ан сьюппли! (Я Вас прошу! Я Вас умоляю!) Нэ соуйе па ла коз дан нуове малёр (Не станьте причиной нового несчастья)… Лесси Ву эми (Позвольте Вас любить). Лесси Вотр кёр с’эми (Позвольте любить своему сердцу)… Не паз авуар пер де се тромпе (Не бойтесь совершить ошибку). Ла плю гросс эррю э де ла мефьонс дивин де л’амур (Самая большая ошибка есть недоверие божественной любви). Ле бонёр не сэра па перманёнт, ме Ву не пувэ па л’абандонни (Счастье непостоянно, но Вы не должны отказываться от него). Ту эт поссибль (Все возможно). Ву ме кройе? (Вы мне верите?) – Михайла поднес ее хрупкую, почти невесомую ладонь к губам и попытался дыханием согреть застывшие пальчики. – Вуз этэ телльмон фруа! (Вы так холодны!) Не лассе па ле фуо де кёр гляс аррмаж де Вотр кёр (Не позволяйте придворному льду сковать Ваше сердце)…, - гвардеец увлекся и не сразу понял, что превысил все допустимые нормы морали: все-таки руку собеседницы стоило отпустить, но как это сделать, ежели ее нежная, миниатюрная ладонь бархатным лоскутом ласкает кожу, будит какие-то смутные, трепетные чувства, совсем иные, не те, что сопровождают обычный процесс куртизирования светских дам? – Же Ву пре де не па консидере мон компортемён аррогён, ж’есси симплмён де Ву решёффи (Прошу Вас не считать мое поведение дерзким, я просто пытаюсь согреть Вас), - все-таки запоздалое извинение лучше, нежели вести себя, как заправской Дон Жуан. Милорадовичу не хотелось невольно оскорбить милую девочку, ставшую для него сейчас святым, сиюминутным увлечением, без каких-либо надежд и мечтаний. Она уже любит какого-то глупца, доставляющего бедняжке огорчения, ее будущее кажется ей безрадостным, но кто знает, чем обернется завтрашний день? В какой маскарадный костюм облачится лукавое будущее? Утро расставит все по местам? Он вернется в казармы Измайловской слободы и навряд ли сможет вновь увидеть свою ночную фею. Подобные «путешествия» по сумеречному Зимнему могут дорого обойтись даже капитан-поручику гвардии.

Михайла балансировал на грани безумного отчаяния. Еще немного, и он признается ей, неведомой, необыкновенной, незнакомой, в любви и будет умолять на коленях, хотя бы не проклинать его за избыток чувств, переполняющих сердце. Борьба с самим собою происходила мучительная. Таинственная фея отстранилась, ушла, создавая между ними пространство, коее, верно, уже измерялось бесконечными тысячами духовных вёрст. Как ей объяснить сейчас, что он пытался остановить, пытался сказать… вернее, пытается сейчас, но никак не может подобрать достаточно деликатных фраз, дабы обрисовать в нужных красках, как свел его с ума сей вечер, как он напрочь забыл, зачем и куда шел, и как его поглотило единственное желание – быть рядом с ней, держать в ладонях ее маленькую, холодную ручку, согревая дыханием тонкие, невесомые, будто фарфоровые пальчики. Что делать? Схватить ее за плечи, умоляя назвать имя? Упасть на колени, выпрашивая новое свидание? Но, тем самым, гвардеец лишит себя последнего шанса на и без того призрачное счастье. Нужно переселить себя и продолжать игру в полунамеки, трепетно и чутко выстраивая хрупкий мост к ее, пугливому, словно лань, сердцу. Офицер, не сводя глаз, следил за девушкой, пытаясь угадать ее настроение. О, женщины, вы подобны легконогому Эолу, и доверчивость у вас стремительно сменяется отчуждением, любовь – холодностью, интерес – скукою, и, благослови, Господь, того, чей нос от рождения флюгером чует подобные перемены! Милорадович оставил софу вслед за собеседницей, взяв с собою многострадальный кафтан, коий за сегодняшний вечер то благожелательно принимался, то равнодушно отвергался, подобно его владельцу. Он прекрасно понял, почему вдруг в нетопленой комнате якобы потеплело так, что и холод вдруг  стал нипочем легко одетой девушке.  Во всем виновата, и, надо заметить, не в первый раз в жизни, его излишняя поспешность в выражении душевных порывов. Подбираться к предмету воздыхания следовало так, как будто крадешься по хрупкому льду, а ежели вздумаешь ломиться напрямки, можешь угодить в ледяную ванную. Пока он терялся в догадках, как теперь поступать, прелестница сменила гнев на милость, и вдруг принесла извинения со столь очаровательным в своей виноватости видом, что гвардейцу тут же захотелось подхватить ее на руки и, смеясь, кружить по комнате, целуя прехорошенькое личико. Увы, желания не всегда имеют свойство исполняться, и сейчас пришлось вновь напомнить себе, какие бескрайние, ледяные пустыни недосказанности пролегли между ними.  Дольше молчать было бы бессмысленной тратой времени и, раздумывая над вразумительными ответами на поставленные вопросы, Михайла снова накинул на плечи девушки кафтан, тут же отступив назад, дабы его намерение вновь не оказалось понятым превратно.
- Не се фа па прие (Не упрямьтесь), - с легким укором в голосе произнес капитан-поручик, выигрывая себе время. – Мон эд нэ Ву онгэж а рьен (Моя помощь ни к чему Вас не обязывает). Иль фэ фруа иси... (Здесь холодно…), - Милорадович умолк, опустив взгляд в пол. – Ву нитэ па оффенси пар муа (Вы не обидели меня). Па безуа де с’экскюзи (Не нужно извиняться), - он начал испытывать жесточайшие страдания от собственного двойственного положения. Что может быть хуже: желать сказать правду и не сметь ее произнести, прикрываясь искусной иллюзией лжи! Он увлечён с головою, вот в чем истина, но маленькое сердце незнакомки строго и опасливо. На что можно рассчитывать, даже не зная, кто она, и в придачу имея за спиною неведомого соперника, о коем так неосторожно успела раскрыть свою тайну очаровательная нимфа? – Же лью э ди (Я сказал ей), - Михайла вернулся к клавикорду и рассеянно пробежался пальцами по клавишам. – Мэз элль м’а па крю (Но она мне не поверила). У ту симплимён элль не пувэ па м’эйми (Или просто не смогла полюбить), - он обернулся к своей собеседнице, перестав мучить инструмент. – Э Ву орэ доннэ де л’эспуар де парвенир э Вотр амур? (А Вы бы смогли подарить надежду заслужить Вашу любовь?) О Ву осси пенсе ко лё сор де плюю де сёнтимо? (Или Вы также полагаете, что судьба важнее чувств?) Вуз аве дит кё Ву н’аппартене паз э ву-мэм (Вы сказали, что не принадлежите себе). Ми се н’е па лю ке! (Но это не так!) Ву пувэ эйми ву-мэм у лэсси эйме (Вы можете любить сами или позволить любить себя). Эть-иль несессэр ле боннёр сеймо пор куа ля рут се фе синьё? (Неужели нужно отказаться от счастья только потому, что дорога к нему извилиста?), - голос гвардейца несколько смягчился. – Иль а этэ ля мем (Она была такой же). Иль э интерди д’алли а реви (Она запретила себе мечтать). Же сью дизиспери, мадемуазель (Я в отчаянии, мадемуазель). Же л’эм… (Я люблю ее). Донне-муа ун консейл, коммон фейр фондр сетт гляс? (Дайте мне совет, как растопить этот лед?)

Что ему оставалось делать? Что придумать еще? Как удержать ее здесь - рядом? Михайла едва ли не впервые в жизни терялся в присутствии юной девицы. Ее рассудительность, осторожность и даже некая царственность заставляли его конфузиться, превращая робкие попытки ухаживания в совершенно бессмысленные действия. Из них двоих он был старше и опытнее, но эта маленькая барышня каким-то непостижимым образом умудрялась охлаждать его горячую голову, не прилагая никаких усилий. Гвардейцу даже при полном напряжении всех его мыслительных ресурсов не хватило бы фантазии представить, как он наберется смелости признаться ей в любви.  Если это и произойдет, то, во всяком случае, не сейчас. Нужно узнать о ней больше, позволить ей привыкнуть к собственному обществу и тогда, возможно, в следующий раз она будет смелее говорить о любви, и дело завершится столь желанным поцелуем, хотя ожидание новой встречи все же грозило перерасти в настоящую пытку. Наличие соперников не пугало и не смущало блестящего измайловца. Ему пока и в страшном сне не виделось о том, на какие высоты пытается замахнуться его горбатый нос, и как больно по нему щелкнут.
- Уи, же н’а пас итэ жюска ла финн де синсере (Да, я не был до конца искренен), - ее присутствие так близко опьяняло и отравляло желанием настолько, что хотелось сжать кулаки и долбить ими по несчастному клавиру, пока тот не изойдется жалобными стонами. – Мэ ла синсерите пёт иффрайе (Но искренность может напугать), - Милорадович поднял глаза на незнакомку, стараясь запечатлеть в памяти каждый нюанс ее пленительного облика. – Пар экзампль, си матено жа онлви ле маск эт аву э ву да л’амур, алёр ке дирие-ву? (К примеру, если бы я снял маску и признался бы Вам в любви, чтобы Вы на это сказали?) – Михайла, испытывая двойной гнет волнения и страсти, окончательно добивал французскую речь безобразным исполнением. – Ву сэриэ эффрае (Вы бы испугались). Л’аффер нэс па дан ле маск (Дело не в маске), - капитан-поручик пытался успевать за бешеным галопом своих мыслей, чтобы предупредить их появление на языке, и, кажется, не всегда успевал в сём предприятии. – Ну портон тус де маск пур келькё чуз а каши (Мы все носим маски, дабы что-то скрыть). Л’ессонсьель э кё но кёр ун пер де ла веритэ е не сон па пре а прендр (Суть в том, что наши сердца боятся правды и не готовы услышать ее), - ее искренний, прямой взгляд, ее честность подкупали, и в то же время накладывали на него обязательства интимного поверенного. Такие признания, как те, что произнесла отважная фея, говорятся добрым приятелям, но  никогда тем, кого собираются сделать авансы. Неужели тот любитель «маскарадов», о коем с такой грустью упомянула девушка, воистину воцарился у нее в сердце? В сём случае он  - сущая скотина, ежели позволяет хорошенькой бедняжке страдать. Впрочем, вслух подобное гвардеец поостерегся произносить – нужно щадить чужие чувства, хотя его собственные при этом изрядно страдали.
- Алёр оффре-льюи вотр амур (Тогда подарите ему Вашу любовь), - каким-то чудом Милорадович заставил себя произнести эти слова. Сейчас нельзя разочаровать доверие юной барышни, посему стоит потакать ее стремлениям. Потом он всенепременно выяснит и имя ее, и кто столь равнодушным образом обходится со столь прелестным созданием, очарование коей так и просит вдохновенных ухаживаний. – Донне-лью Вотр амур эс синсэр, увэр, энтьермон. Сэльмон ля сансерите пю пертьюбье тут лякувертью (Подарите ему Вашу любовь искренне, открыто, целиком. Только искренность может сорвать любой покров), - Михайла перестал мучить клавир, поднявшись с места. Опасения незнакомки были уместны. Сложно представить, дабы во дворце находились красавицы, за коими не было бы приставлено строгое око надзирательниц. Пора завершать первую главу сей сказки, завтра утром ему нужно узнать многое, и для сего вечер стоит закончить, довольствовавшись малым – мимолетным, но чрезвычайно приятным знакомством. – Си Ву суэтэ сортир, пью же си авэк респек рефер э Вотр волонти. Му ассэ пур ле боннёр де ту се куэ эс арривэ. Вэ эссие де профитэ де Во консель э ля прошень фои же декуврирэ аванма бьен амии тьют мон эм (Если Вы желаете уйти, то я с уважением отнесусь к Вашему желанию. Мне довольно для счастия всего, что случилось. Постараюсь воспользоваться Вашим советом и в следующий раз раскрою перед моей возлюбленной всю мою душу), - Милорадович почтительным жестом пригласил даму следовать к двери. – Же ве Ву ле лью де нотр премьер ренконтр. Же Ву ремерси, мадемуазель. Ву этес ажорди он сови ун повр сепари л’ам, э же Ву донн донк ля пароль де л’ёмм д‘оннер ке Во секрет не сэрон жамэ рендё публик, е партирон авэк ьои дан ля томб. Вуз авэ крю эн муа аван д’онтре дан сетт пьес, круайе-мем э де ле китте (Я провожу Вас к месту нашей первой встречи. Благодарю Вас, мадемуазель. Вы сегодня спасли одну несчастную страдающую душу, и посему я даю Вам слово человека чести, что Ваши секреты никогда не будут преданы огласки и уйдут со мною на тот свет. Вы поверили мне перед входом в эту комнату, верьте же и выходя из нее), - он открыл дверь и оглянулся на маленькую фигурку собеседницы. – Мэ ментенон, но сомме теню де ле реконтрер онкор ун фуа, пур компрондр т’иль эди  ну лес ун лес отр (Но теперь мы обязаны встретиться еще раз, чтобы понять, пошли ли наши уроки друг другу впрок).

Михайла чувствовал себя до отчаяния несчастным человеком. Ныне он, влюбленный до крайности, убеждал предмет своего обожания не оставлять надежды на взаимность от некоего таинственного соперника, к коему капитан-поручик уже испытывал всевозможную неприязнь. Следовало, пожалуй, не проявлять столь изрядного красноречия, ибо может случайно выйти, что он собственным языком лишил себя счастия! Вот где станется тогда потеха для всего измайловского полка! Им смех, а ему - хоть в петлю лезь! Гвардеец в первый раз в жизни опасался каждого, возможно, неосторожного слова, и украдкой следил за переменами на хорошеньком личике: то на нем промелькнет улыбка, то сгустятся хмурые тучи, и Милорадович сообразно сим переменам подстраивал течение разговора под то русло, коее более доставляло интерес прелестному созданию в ущерб собственному любопытству. Подходившая к явному концу беседа внесла ясность и в план дальнейших действий офицера. Завтра же надо умаслить местных сплетниц и выяснить обо всех новоприбывших за последнее время обитателях Зимнего дворца. Ему нужно узнать ее имя, кто она, откуда, кем очарована, где проводит время, и какие подарки ей более по душе! Михайла был настроен вполне серьезно, и воодушевления его хватило бы на то, чтобы претендовать на право побороться за сердечко юной красавицы. В собственных достоинствах капитан-поручик не привык сомневаться, и всерьез полагал, будто при дворе не найдется достаточно серьезного соперника, готового бросить ему вызов. Но все битвы еще впереди, а пока остается в последний раз за сегодняшний удивительный вечер насладиться взглядом глаз цвета небесной лазури. В отличие от прелестной незнакомки Милорадович не собирался отдавать возможности их второй встречи на откуп Господу Богу, ибо не хотел утруждать небесную канцелярию тем, что мог организовать самостоятельно, но вслух, конечно же, гвардеец не стал ничего уточнять.
- Же суэ  осси к юла прошень фуа сера плюю фаворабль (Я тоже надеюсь, что следующий раз все пройдет более благоприятно), - тихо, почти себе под нос, произнес Милорадович, сопровождая собеседницу по едва освещаемому коридору. Судя по чернильной синеве неба они оба припозднились, и кучер, ожидавший офицера с амурного свидания, скорее всего, уже не раз обругал бедового измайловца, засовывая замерзший нос в воротник тулупа, но о нем, равно как и об оставшейся сегодня без кавалера Лизоньке, Михайла не вспоминал. Ее более беспокоила возможность наткнуться на очередной гвардейский караул, объясняться с коим у измайловца не было никакого желания. Судьба, кажется, решила вновь продемонстрировать свою лояльность носатому малороссу, подтвердив постоянство чувств к нему полнейшей тишиной царившей в переходных коридорах. Будет за что помянуть добрым словом ангела-хранителя!
- Вотр гратитьюд э мон бонёр (Ваша благодарность есть мое счастие), - капитан-поручик принял обратно свой кафтан, вновь доставив себе удовольствие, словно случайно, коснуться ее пальчиков, и продолжил непоколебимым тоном. – Же сьи эро де Вуз авар рёнконтри (Я рад, что встретил Вас). Же нэ ди па: «Адью!», же Ву ле ди: «О ревуар»! (Я не говорю: «Прощайте!», я говорю Вам: «До свиданья!»).
Милорадович долго стоял, провожая взглядом изящную фигурку, любуясь грацией ее походки и представляя, как дивно она кружится в танце по залитому струящимся золотым светом паркету дворца. Когда же незнакомка исчезла за поворотом, Михайла уткнулся длинным носом в свой кафтан, вдыхая аромат ее тела и ощущая остывающее тепло, коее он желал, дабы предлежало ему одному.
- Мишка, ты как здесь? – на плечо неожиданно легла рука, и гвардеец, отшатнувшись, повернулся посмотреть, кому он попался в лапы. Перед ним стоял сияя белозубой улыбкой Петр Самарин, выходец из казачье-крестьянской среды, он из уважения к предкам сохранял панибратскую манеру общения, не смотря на наличие деда-сенатора. Капитан с любопытством взирал на младшего по званию, ожидая внятной и занимательной истории. Особенно интересовал его, судя по насмешливой ухмылке, обнюхиваемый кафтан.
- Пардон муа, вотр ноблэсс (Простите меня, ваше благородие), - измайловец не сразу смог убрать с лица растерянность застигнутого на месте преступления вора. – Виноват, -  спохватился он, вспомнив, насколько худо владеет французским Петр Иванович. – Задумался…
- И о чем же ты, брат, посерёд царицыного дома задумался?  - продолжил веселиться Самарин, едва сдерживаясь, дабы не расхохотаться.
- Так, о царице и задумался! – принялся изворачиваться Михайла, перейдя на бодрый, уверенный тон, столь любимый начальством. – Отчего ж дурно топят-то? Я пока сюда дошел–нос поморозил, - Милорадович невозмутимо надел кафтан, якобы предназначавшийся для сугрева его выдающейся части лица. – Негоже так государыню худо беречь! Немедля следует доложить об истопниках-подлецах!
- Я те доложу! – Самарин треснул гвардейца по затылку. – С самой Измайловской слободы он пёр, дабы проверить, как тута топят! А ну брысь отседова! Чтоб духу твоего сей секунд здесь не было! – капитан собрался было для пущей убедительности еще раз отвесить леща, но Михайлу уговаривать не пришлось, он метнулся по коридору прочь от Петра Ивановича, проклиная его на чем свет стоит! Надо же было так испортить романтическое настроение!

Насколько окрыленным Михайла покинул Зимний в тот приснопамятный поздний вечер, настолько же угрюмым и мрачным он сделался в ближайшие дни. Чуда не случилось, и блик счастия, забрезживший слабым солнечным лучом сквозь пелену неба, быстро потух. Надо ж было вообразить себе чувства к самой настоящей принцессе! Милорадович встал, как громом пораженный, когда на осторожные и любопытные его расспросы, выяснилось, что только одна красавица могла сейчас обитать под сводами дворца. Вернее, две: Луиза и Фредерика Баденские, привезенные на смотрины юному Великому князю. Передать какими-нибудь внятными словами бездну отчаяния, накрывшую гвардейца с головой, представляется неисполнимой задачею. До последнего он надеялся на досадную ошибку, но когда издалека ему указали на хорошенькую блондинку, в коей он признал фею, ведомую им по насквозь промерзшему коридору в маленькую заброшенную комнатку, как на возможную невесту Александра Павловича, сердце капитан-поручика екнуло. Жизнь померкла, и душа его обрела ад на самой земле… Целых два дня молодой офицер страдал и не находил себе места, а после того, как пропустил из-за своих мук и терзаний рапорт и две веселые пирушки (особенно ему жалко было эти две последние, но статус страдальца не позволял так быстро вернуться к привычным развлечениям), то решил, что с него хватит лежать сложа руки и пора действовать. В конце концов, принцессам тоже не чуждо ничто человеческое, и пока вопрос о браке не решен, то у амбициозного юноши из малоросской глубинки тоже есть все шансы. Во всяком случае, собственное происхождение Михайлу никогда не стесняло и не смущало. В веселый век государыни Екатерины главное было уметь нравиться, и Милорадович вполне постиг сию нелегкую науку, предпочитая ей прочие жизненные уроки. Вернувшись к прежним своим занятиям, измайловец только принялся лелеять надежду на новую встречу с предметом воздыханий, как его чувствительному сердцу пришлось пережить новый удар: о свадьбе заговорили, как о деле решенном, и вокруг только и было, что умилений прекрасной парой, коих уже, отдавая дань античной моде, принялись сравнивать с Амуром и Псишеей. Относясь к «детям Марса», гвардеец ощущал полную беспомощность в сём деле, ибо, не смотря на присущую молодости самоуверенность, она не простиралась до тех пор, дабы равнять себя с сыном наследника российского престола, коему ему полагалось служить верою и правдою. На сей раз сразу впадать в уныние капитан-поручик не стал. Брак – не монастырь, а в жизни случаются удивительные события, особливо ежели помогать им случаться. Михайла привык с упорством добиваться желаемого и сейчас просто так отступать не собирался, бережно храня в душе воспоминания о тихой беседе под Фробергера. Наконец, судьба предоставила ему случай проявить себя. В генваре месяце 13-го числа двор назначил скромное увеселение в ознаменование рождения Луизы Марии Августы Баденской для ближайшего круга императрицы и молодых Великих князей. Милорадович попасть туда, ежели и мечтал, то мечтал весьма скромно, хотя сие было и не в его привычках, как вдруг, неожиданная удача сверкнула ему белозубой улыбкою. Двое из капитанов гвардейского полка, откомандированные на составление пар для танцев, оказались не способны исполнить возложенные на них обязанности: Ададуров срочно выехал в деревню свою по семейным делам, а Талызин слег с сильнейшею горячкою. Выбор пал на представительных измайловцев чином пониже – капитан-поручик Милорадович славился приятною внешностию и умением танцевать, а поручик Балашов слыл приятным и остроумным собеседником. За подготовку оба взялись с полной серьезностию, ибо предполагался маскерад в греко-римском духе и, разумеется, молодые гвардейцы собирались взять Зимний не только приступом личного обаяния, но и подходящим случаю внешним видом. Полагая себя достойными быть ведомым самим Цезарем, оба остановились на костюмах времен славного правления одного из выдающихся диктаторов, и, исходя из размышлений о необходимости соблюсти положенную чину скромность, выбрали облачение опциона, коий исполнял, по сути, те же обязанности в центурии, что и капитан-поручик в роте. Маскерадное одеяние ковалось и шилось в спешном порядке: Михайла в отличие от поручика не экономил на яркости облика, избрав красную тунику и красно-черную расцветку перьев у шлема. Александр Дмитриевич Балашов имел стеснения в средствах, посему его туника была скроена из некрашеного льняного полотна, а цвета шлема составились из бело-бурой окраски. Наконец, назначенный день настал, и оба «легионера» прибыли ко двору Ея Императорского Величества в почти полном боевом облачении, разве что не взяв с собою громоздкие щиты. Раздвигая гостей опционскими жезлами, массивным, с медным набалдашником, новоприбывшие с шутками и колкостями, проскользнули мимо таких же, как они, «случайных» птиц, в самые сливки петербургского света. Михайла по дороге успел отвлечься на какую-то нимфу в полупрозрачном облачении, с темными кудрями, обрамлявшими плотно прикрывавшую лицо маску. Шепнув мимоходом ей на ушко свои восторги относительно соблазнительно обрамленных складками хитона персей и вызвав у той кокетливый смех, «римлянин» принялся за поиски прелестной виновницы торжества среди публики, собравшейся для первой части сегодняшних развлечений, заключавшейся в просмотре какой-то английский пиесы, надо признаться, мало интересовавшей Милорадовича.
- Сашка, мон вью копэ, регард! (мой старый приятель, смотри)! – гвардеец остановился и замер на месте, опустив жезл.
- Мишка… паблё! (черт возьми!), - раздался рядом сиплый голос поручика.
- Кель грас! Кель э ле дэвенир! Комм элле э бэлль! (Какая грация! Какая стать! Она прекрасна!) – в голосе капитан-поручика звучало неподдельное восхищение. Он увидел среди высоких гостей очаровательную юную «гречанку», увенчанную золотым лавровым венком. Ее лицо было скрыто маскою, но даже маска не способна была спрятать природную прелесть. Каждый ее жест дышал очарованием юности, и Михайла, влюбленный и покоренный ею, стоял, не смея дышать и боясь, что незнакомка пропадет, словно предрассветный сон, словно зыбкое наваждение.
- Мишка… онлев ле верж! (…убери жезл!) – рядом продолжал пыхтеть голос поручика.
-Куа? (Что?) – отозвался расслабленно-туманный голос Милорадовича.
- Же ди, онлев ле верж авек ме жомб! (Я говорю, убери жезл с моей ноги!) Не то я тебя прибью своим! – уже с мукой отозвался поручик, и его товарищ-измайловец немедля обернулся, а, обернувшись, заметил, что аккурат водрузил свой символ опционской власти прямо на ступню несчастного сослуживца, пытавшегося все это время избавить ногу от невыносимой пытки, но никак не могший сдвинуть замершего на месте Михайлу.
- Пардон муа, мон шер СашА, я забылся, - капитан-поручик тут же освободил конечность товарища из жезлового плена и живо полюбопытствовал. – Ту нэ сэ па кью с’э… Элен де Труа? (Не знаешь, кто эта… Елена Троянская?)
- Откуда бы?  -буркнул Балашов, морщась от боли. – Тью аллеа ля решёрш де ля принцесс (Ты же собирался искать принцессу).
- Успеется! – капитан-поручик ткнул символ опционской власти в руки растерявшемуся поручику. – Тьен! Мантенон тью дубль-опсьён, и ж’е бузоа де тю оржон де трюве ун пэр о дебю де ла маскерад (Держи! Теперь ты дважды опцион, а мне нужно срочно найти нужную пару к началу маскерада).
-  А мне не нужно? – раздался вдогонку обиженный голос.
- Но (Нет), - последовал беспечный ответ. – Тебе и так хорошо, мон бон СашА (мой хороший Саша)!
Первым делом Милорадович напал на след штатс-дам круга императрицы и спустя непродолжительное время оказался в обществе племянниц светлейшего Потемкина – графинь Браницкой и Скавронской. Заболтав их забавными историями из похождений древних героев Эллады, гвардеец без труда, хотя и при значительной конкуренции, заработал право вести обеих в монотонном полонезе, в коем хоровая его часть сменялась столь же нудной оркестровой. Первый же танец оказался куда более насыщенным на события, нежели измайловец предполагал изначально. Александра Васильевна, прекрасная Санечка, без стеснения рассказала ему о большей части замаскированных гостей, легко раскрыв их инкогнито, и каково же было удивление Михайлы, когда поразившая его «гречанка» оказалась той самой маленькой восхитительно серьезной девушкой из темных коридоров Зимнего дворца. Как живо предстало его взору бледное личико, наполненное глубокою задумчивостию и затаенной грустью! Как быстро меняется она… Как быстро светский лоск обвивает ее плечи. Как страшно потерять ее ту, угловатую, напуганную, но все же такую храбрую малышку… Полонез тянется бесконечно, хотя напротив него уже другая Васильевна – Екатерина. Она тихо щебечет обо всем и сразу, он вторит ей в тон, а глазами ищет золотой лавровый венок и чистейшей белизны хитон. Милорадович слушает внимательно и успевает трактовать все сведения в свою пользу. Нужно успеть встать в контрданс рядом с парой Великий князь Александр и Луиза. Да-да, она отдала ему танец. Кто может быть рядом? Кто не отходит ни на шаг от молодой пары? Графиня Шувалова? Мммм… Интересно, интересно. В перерыве между танцами гвардеец мечется в поисках Екатерины Петровны и натыкается на успевшего заскучать Балашова, крепко держащего оба жезла.
- Сашка, же трувэ ля принцесс (Я нашел принцессу!) – Михайла хлопает по плечу поручика.
- Ты же искал Элен де Труа? – недоумевает Балашов, на что получает лаконичное: «И ее я тоже нашел!».
- Э бьен, глоре е Дью! (Ну, слава Богу!) Мишка, забирай свою дубину. Ж’е тро онви де с’амюзи (Я тоже хочу развлечься),  -Александр обиженно поджимает губы и получает тычок в солнечное сплетение, припечатавшие его к колонне:
- А туа э си бьен! Рэси иси! (Тебе и так хорошо! Стой тут!)
Милорадович видит графиню Шувалову, и его внимание переключается на нее. Скорее! Скорее! Нужно успеть ангажировать ее на контрданс, иначе захваченные полонезом позиции будут утрачены, придется отвести войска и неизвестно, удастся ли их вернуть на прежние места. Удача сопутствует храброму, вернее, даже так: наглость –второе счастье. Капитан-поручик становится в пару с Шуваловой. Черт с ней совсем. Рядом с ним молодой Великий князь, закутанный в сенаторскую тогу времен Республики, а напротив него – Она… Михайла склоняется в надлежащем поклоне, всколыхнув перья на шлеме, а, выпрямившись, получает в ответ улыбку. Ничего не значащую, мимолетную, случайную, но для него она сейчас дороже всех бриллиантов мира. Хрустальными аккордами звенит музыка, и Милорадович после приличествующего случаю приветствия графини переходит в па-де-буре на четыре счета. И плие, и шаги на полупальцах давно и привычно отработаны. Не зря же отцовы деньги ушли на оплату лучших танцмейстеров! Смена места и пары. И вот перед ним сияющая, лучезарная, будто сошедшая с небес Луиза Мария Августа Баденская. Соприкоснувшись с нею в танце правым плечом Михайла успевает шепнуть:
- Ву авэ ди: «Се Лье ле вю, ну реконтрерон онкёр» (Вы сказали: «Если господу будет угодно, то мы встретимся»),  - гвардеец делает шаг вправо. – Же суи эрю де Ву вор а нэвю, ноктюрн визитёз де л’Эрмитаж (Я счастлив видеть вас снова, ночная гостья Эрмитажа).

Отредактировано Михайло Милорадович (2016-06-17 16:18:41)

Михайле кажется, будто он ждет ее ответа на экстравагантное приветствие целую вечность. Вспомнит ли она его? Возжелает ли сказать хоть пару слов? Или перед ним более не la petite princesse (маленькая принцесса), а уже душою la inaccessible grande-duchesse (недостижимая великая княгиня), чей статус вскорости и станет таковым. Волнует ли ее сия встреча? Пугает ли? Оставил ли гвардеец хоть малый след в ее сердце, или же очаровательная невеста поглощена целиком и полностью своим великолепным будущим? Вынужденный поворот дамы лишает Михайлу возможности угадать ее мысли, но вот он уже подхватывает маленькую ладонь ослепительно юной «гречанке», дабы вести в turne, и, наконец, изголодавшейся душою принимает бальзам, сродни олимпийской амброзии, - ее сладкий, будто вишня в меду, голос. О, Всемогущий Боже! Она помнит! Помнит! На радостях Милорадович готов из контрданса ускакать в кадриль, и чудом заставляет себя помнить, о том, какая хитрая ищейка находится в паре шагов от него. Не стоит давать ей лишний повод.
- Диффисиль дэ нэ па Ву реперир (Вас сложно не узнать), - французский капитан-поручика скачет вопреки всем законам грамматики. – Вуз эте троп бэлль, е лё маск н’э па де кашэ сэла (Вы слишком прекрасны, и маска не скроет сего), - он ищет ее взгляд блестящими от счастия глазами, но секунды неумолимо отбивают необходимость подчиниться церемониалу. Перед Михайлой вновь возникла неприятная физиономия графини Шуваловой, коей, обученный на личном опыте искусству светского этикета, Милорадович улыбался приятной, дежурной улыбкою, получая в ответ точно такую же. Пытливый взгляд верной поверенной графа Зубова сверлил измайловца насквозь, пытаясь угадать тайные его помыслы, но удачное свойство капитан-поручика –уметь сохранять одинаковую благожелательность в любой ситуации, используемое им с успехом в тех же ситуациях, где применяется каменная стойкость и стальная выдержка, подкупали vis-à-vis гвардейца, начинавшего полагать, будто имеет он дело с простейшей и наивнейшей душою, ничего за собой не имеющей. Отчасти так и было, а отчасти и выручало, ибо и Александр Васильевич Суворов умело маскировал под дурака свои искренние намерения. Встретившись полусогнутыми руками и едва соприкасаясь ими, Милорадович провел Екатерину Петровну, с коей он для отвода любых подозрений не сводил глаз все соединявшее их время, вперед, умудрившись успеть пошутить о каком-то незначительном предмете. Ему надо было дать понять известной при дворе интриганке, будто опцион Лейб-гвардии Измайловской центурии здесь всего лишь ради приятного времяпровождения, и ничего более собою не представляет. Обезоружив врага простотою, можно было его более не опасаться. Сие правило прочно вошло в жизни Михайлы Андреевича. Тем временем, танец движется своим чередом. Дозадо разводит Шувалову и ее партнера, и последний не может не радоваться сему обстоятельству. Графиня одним своим видом вызывает стойкую зубную боль у любого, проведшего с нею рядом хотя бы пар минут. Следом для единой шеренги рядом с Милорадовичем вновь появляется его «Элен де Труа», и капитан-поручик в порыве захватившего чувства излишне крепко сжимает нежные пальчики, дабы вновь ощутить их тепло, растекающееся по его венам горячим огнем страсти, но тут же, осознав, сколь может напугать юную невесту, ослабляет хватку. Как теперь она для себя растолкует сие невольное пожатие? Па-де-буре вперед. Па-де-буре назад. Они так рядом, что Михайла слышит ее дыхание сквозь шелест костюмов и хрустальный звон музыки. Контрданс неумолим: пред ним снова появляется напудренная гримаса Екатерины Петровны, но Милорадович невозмутим. Все та же легкая улыбка на губах, незначительные общие фразы. Оба чинно расходятся, и теперь рядом мелькает белоснежное плечо будто вышедшей из морской пены античной богини. Ее вопрос выдает чувства, больно уколовшие гвардейца. Ему не рады. Его не ждали. Он – обуза, неприятное напоминание и отблеск ушедшего прошлого.
- Же дуа савуа: эт-Ву эру? (Я должен знать: Вы счастливы?) – ему нужно успеть что-то сказать в сей краткий промежуток между фигурами, и голос измайловца, дрогнув, подводит его. – Аве-Ву реусси э труве Вотр амур? (Вам удалось обрести свою любовь?)
Проклятый контрданс слишком спешит, и капитан-поручик невольно воспоминает чинный, бесконечный полонез, коий пригодился бы сейчас как нельзя кстати. Но выбора нет: на переброски фраз есть всего лишь пара мгновений. Пары вновь расходятся, «римлянин» делает плавный оборот вокруг оси напротив графини Шуваловой и оборачивается на встречу к покорившей его принцессе, ожидая, когда снова сможет прикоснуться к ее руке и услышать голос, ставший для измайловца нежнее ангельского.

Михайла в нетерпении ожидает, когда сможет коснуться нежных пальчиков, и напоминает себе, что нельзя кусать губы. Зоркая графиня может верно угадать сей знак и прочитать по ним обуревающие гвардейца чувства. Время тянется мучительно долго, секунды застревают где-то в пространстве, отказываясь падать в низ песочных часов. Ожидание становится подобно жесточайшей пытке, но вот, наконец-то, его рука чуть сжимает ладонь, сравнимую по изяществу с лучшими скульптурами античности. Капитан-поручик, пьянея от счастия, едва слышит, о чем ему говорят, но turne не будет длиться вечно, и ему нужно успеть ответить ей что-то, доказав, как ждал он сего момента, как желал его наступления.
- Ле кёр н’э па тужюр либремён лёр де ля конклюзён де таль марьяж (Сердце не всегда свободно при заключении таких браков), - голос измайловца напряжен, и в нем слышится неподдельное беспокойство. Как бы желалось ему знать, что все творится супротив воли юной невесты! Как мечталось верить, будто память о нем интригует маленькую принцессу и занимает пусть незначительный, но все же уголок в ее душе! – Импотант пур муа д’онтондр де Ву ке Ву эт эру (Мне важно услышать от Вас, что Вы счастливы), - большего контрданс сказать не позволяет. Танец сей начинает напоминать Милорадовичу саму графиню Шувалову во плоти – словно нарочно он создан, дабы мешать влюбленному сердцу излить свои страдания предмету воздыхания! Михайла, расставшись с прелестной le vis-à-vis, перехватывает руку Екатерины Петровны и, встретившись с ее настороженным взглядом, шутит о каком-то пустяке. Расставшись с неудобной партнершей, капитан-поручик, плавно обходит «Элен де Труа», с виду рисуясь отточенностью движений, а, на самом деле, дабы успеть шепнуть: «Дан ле мэм шандр. Же Ву при. Апри ля донс. Круйэ-муа. (В той комнате. Прошу. После танца. Верьте мне)». Он понимает, что времени им просто не хватает, но рискнет ли принцесса? Разумеется, гвардейцу нужно сделать все, дабы даже малейшая тень не упала на честь сего очаровательного создания, ибо ему проще погубить себя, нежели стать причиною несчастия ангела, внушившего Милорадовичу самые светлые чувства. Они снова держатся за руки в па-де-буре. Сколько восторгов быть с нею рядом! Ежели бы не въедливая партнерша по контрдансу, кажется, «опцион» успел бы сказать куда больше восхитительной «гречанке»! Откажется или нет? Ждать ли ему, томясь в неведении? Вопросы роем кружатся в голове. Михайло несколько рассеянно проводит окончание самой важной для него части, пропуская обходящего его Великого князя мимо себя и опасаясь бросить завистливый взгляд на счастливого жениха. Нет, он никогда не желал зла царствующей фамилии и с равным уважением и любовию воспринимал, как Государыню, так и Наследника со всею Его Семьею. Что бы гвардеец не испытывал к будущей Великой княгине, ему придется смириться с неизбежным. Любит ли баденская принцесса Александра Павловича или нет, для него не должно быть разницы. И чем отчетливее понимал сие Милорадович, тем противнее становилось на душе, и невыносимее вести контрданс с графиней Шуваловой. Время и на сей раз чрезвычайно подвело его. Слишком долго, слишком длинно, слишком медленно! Одна маска сменяет другую, с почти каждою капитан-поручик перебрасывается учтивыми репликами, соблюдая моветон. И вот музыканты подводят танец к финалу! Последние па завершены. Измайловец, раскланявшись с Екатериной Петровною, во всю прыть мчит к приунывшему Балашеву и отбирает жезл.
- Сашка, что хочешь делай, но отвлеки Зубова! – указв на нужную маску, гвардеец, придерживая шлем, вертит головою во все стороны, пытаясь углядеть маленькую фигурку в белой тунике, но сквозь общий веселый шум, ожидающих кадриль гостей, сделать сие непросто.
- Миша, одурел?! – поручик смотрит на соратника круглыми глазами. – За сию дерзость могут в самую глушь сослать!
- Мой бон СашА, - Михайла в нетерпении перебрасывает жезл из ладони в ладонь. – Разбуди в себе дипломата! Мало с кем тебе придется вести беседы, а ты так и будешь хлопать ушами? Придумай что-нибудь, ну же! Же сью тон  дебитёр этернелль (Я твой вечный должник!)
- А когда ж я потанцевать смогу? – голос Александра Дмитриевича печален и тосклив. Ответ он, впрочем, знает и сам.
- Когда я вернусь, -  капитан-поручик бросает последние слова через плечо, пробираясь сквозь толпу. Выскочив в коридор и озираясь, дабы не быть никем замеченным, Милорадович в несколько шагов оказывается рядом с заветною комнаткою, кояя, как всегда, не заперта. Там совершенно нет ничего ценного, и во дворце знают, что иногда гвардия использует ее для небольшого отдыха между ленивыми дежурствами. «Опцион» снимает шлем, оставив только маску, и пытается пригладить светлые, взмокшие от пота вихры, но рядом нет зеркала, и придется обойтись и так. «Головной убор» ложится на клавикорд, жезл падает на знакомый диванчик… Здесь еще живет она! Здесь еще чувствуется ее присутствие! Кажется, он сходит с ума. Михайла проходит от стены до стены широкими шагами и останавливается у окна, заложив руки за спину. Там во всю буйствует зима. Холодная, лютая, снежная. Ей нет дела до чужих чувств. Что природа, что политика. Все запрещено, ничего не разрешено. Всюду условности, слежка, интриги, обиды… «Элль нэ вэндра па. Тью э ту а фэй ле фу (Она не придет. Ты совсем дурак). Сие опасно для чести ее, для всей жизни ее…» Он касается лбом ледяного стекла и закрывает глаза. «Что мне делать? Же т’эм, Луиз (Я люблю тебя, Луиза)».

Казалось, он мог бы так простоять целую вечность, вспоминая в мельчайших подробностях декабрьский вечер, столь круто изменивший его жизнь. Ее слова, жесты, шелест платья, тепло, запах… Все в маленькой, убогой обставленной комнатке напоминало присутствие юной баденской красавицы. А как забыть то случайное объятие в коридоре, когда она прижалась к нему дрожащим телом и сжала пальцы на его руке? Как забыть всю кружащую голову сладость сих кратких мгновений? Михайла гнал прочь от себя произошедшее позже: ее статус, ее нынешнее положение невесты. Ему не хотелось омрачать приятные картины прошлого горьким бытием настоящего, и потому гвардеец не сразу осознал, что снова въявь слышит любимый нежный голос с теми же нотками страха и сомнения, как и в первую их встречу. Милорадович резко развернулся и замер на месте, увидев свою «Элен де Труа». Маска скрывала ее прелестное личико, но ему показалось, что за прошедшее время она стала еще очаровательнее, еще величественнее. В ней появилась неизъяснимая стать будущей августейшей супруги, и капитан-поручику оставалось с горечью для себя осознать, насколько стремительно росла между ними пропасть. Луиза подтвердила опасения измайловца. Как жестоко прозвучали ее слова! Последняя встреча здесь, в маленьком раю на земле, где нет нужды ни перед кем рисоваться, опасаясь быть неверно понятым либо услышанным посторонними ушами, здесь нет соперничества, надменности, фальши, здесь были лишь он и она. Последняя встреча… Да, Михайла прекрасно понимает, что более почти Великая княгиня не сможет уделить ему без лишних кривотолков ни мгновения, и капитан-поручику придется довольствоваться наблюдением со стороны: украдкою ловить улыбку ея, обращенную не к нему, смех ея, чуть лукавый взгляд горящих от счастия глаз. Как долго можно сносить пытку сию и не сойти с ума? Милорадович, снедаемый желанием обнять задрапированный туникою стан, чудом удержал себя в руках, заставив пройти несколько шагов разбойника, ведомого на Голгофу, дабы остановиться на расстоянии вытянутой руки от своей возлюбленной. «Детям Марса» не место у ног олимпийских богинь, равно как оружие и латы неуместны в тихой оливковой роще. Теперь ему пора сказать ей все, ибо более никогда впредь не будет столько свободы говорящему, вдохновленному одними только чувствами, произнести нечто подобное, и посему шанс упускать нельзя.
- Вуз этэ веню. Мон Дьё, же Вуз эн сью рэконнэссан (Вы пришли. Боже мой, я благодарен Вам), - измайловец опустился на одно колено и склонил голову. У него не хватало сил смотреть в сапфировые глаза, драгоценными камнями, сверкавшими сквозь прорези маски. – Же нэ реверри плю Ву де си прэ. Дитэ-муа ке Ву этэ эру. Же Ву он при, кальми лё кёр, ки эс фолльмён он амур авэк Ву де пьи лё премьер ранде-ву, парке кю авэ де пюр д’этр при дон лё сонтимент криминэль. Ву н’авэ па ву мон визаж,  Ву нэ сави  па мон ном, и же консолёрэ люи-мэм, кю мэм ун реконтр фортьюит авэк муи не Ву инкуиэтера, кар Ву нэ саурэ па муа, и жэ гардери лё секрэ де сэ рёконтр де партю дан лё монд, э па ун амь нэ сёра се кьи с’эти пасси. Пароль д’оннёр, мэм сюр ли де мор Вотр ном нэ сэра прононси пар муа а’аут вуа, же гардери а лю дан л’эм, э амблюмон деманди ун сэль шюз: перметте-этр Вотр шевалье сан-вуа, лессе-Ву сэрвир сэкретмон, комм ле фидель он серви лёр дам де кёр, не па Ву деранже (Я больше не увижу Вас так рядом. Скажите мне, что Вы счастливы. Прошу Вас, успокойте сердце, которое безумно любит Вас с самой первой встречи, которое солгало Вам лишь из боязни быть уличенным в преступном чувстве. Вы не видели моего лица, Вы не знаете моего имени, и тем я утешу себя, что даже случайная встреча со мной не встревожит Вас, ибо Вы не узнаете меня, а я сберегу тайну сих встреч от всего мира, и ни одна душа не узнает о случившемся. Слово чести, даже на смертном одре Ваше имя не будет произнесено мною вслух, я сохраню его в душе, и нижайше прошу лишь об одном: позвольте стать Вашим безгласным рыцарем, позвольте втайне служить Вам, как служили дамам сердца их верные последователи, ничем не беспокоя Вас), - Михайла умолк, переводя дух. Доселе чуждый страху, неведомому в бравой гвардейской среде, ныне испытывал он странную робость перед миниатюрной девушкой, едва вошедшей в пору юности, ибо удар, нанесенный одним ее словом, казалось, причинит ему столь невыносимую боль, что некоторые неудобства шведских кампаний можно будет сравнить с легкою прогулкою. Милорадович, пересилив все возрастающую в душе тревогу, все же осмелился после речи, способной вызвать оправданное возмущение неслыханною дерзостию, поднять взгляд на принцессу, подобную совершенством форм, ожившей античной статуи, в коем уже не скрывал ни безнадежного отчаяния, ни измучившей его тоски. Легко не думать о ней, отвлекаясь на каждодневные заботы, но едва знакомый силуэт показывался в пределах видимости измайловца, он терял совершенно голову, и в памяти меркли все прошлые мимолетные, а другими капитан-поручик богат не был, увлечения, ибо казалось ему, будто лишь она одна, созданная для восхищения и любви, способна подарить единственно истинное счастье. Ради нее легко совершить невозможное, но одна только мысль о необходимости оставить Петербург, дабы податься в армию, сводила капитан-поручика с ума. Пока у него есть возможность посещать дворцы, есть и шанс хотя бы украдкою видеть Луизу. Может быть, судьба вновь станет к нему благосклонною, и наградит случайно еще одним танцем, на коем он уже не посмеет просить о встрече, а станет молчаливым наблюдателем того, как расцветает младая жена, согретая нежностью своего царственного супруга. Ему не нужен был ответ на вопрос о счастии, он был и без того очевиден. До последнего Михайла надеялся на некое чудо: что вот сейчас он услышит, как смягчится ее голос, как простится невольная горячность влюбленному, как он будет награжден, хотя бы сочувствием, и сего в его положении было бы в избытке достаточно…

Сказка, сотканная из тьмы коридоров и мягких полунамеков, подходила к концу. Сие Михайла понял, едва услышал голос прекрасной «гречанки». В нем не осталось ни капли надежды для гвардейца, проживавшего все прошедшие с первой встречи дни в некоем лихорадочном безумии, когда отчаяние меняются с радостью местами столь стремительно, будто кружатся в неистовом танце. Милорадович молча повиновался, встав на ноги. Его прелестная собеседница намеренно отводила взгляд, а он продолжал любоваться синими сапфирами глаз, мерцающими драгоценным блеском сквозь прорези маски. Ему более ничего не оставалось, кроме как пытаться запомнить ее так близко. Капитан-поручик, не будучи высокого роста, но отличавшийся широтой плеч, сейчас возвышался над хрупкой, изящной фигуркой, разглядывая ее сверху вниз, удивляясь той особой стати, позволившей баденской принцессе повелевать чужими сердцами, ибо самые беспечные из офицеров, как показывал нынешний вечер, становились вполне послушными воле совсем молоденькой невесты, еще не ставшей Великой княгинею, и, тем не менее, уже готовою принять сей сан всем существом своим. В ней уверенно пробуждалось умение приказывать, соединенные со строгостью и самообладанием, отчего Михайла ощущал, будто это она находится где-то на самом вершине Олимпа, а он, задрав голову вверх, пытается высмотреть среди облаков хотя бы край ее белоснежного одеяния. Казалось, лишь протяни руки, дабы обнять сей гибкий стан, ощущая, как в них затрепещет восхитительная чаровница, но между мечтою и возможностию, на самом деле, пролегала непреодолимая бездна, именуемая честью. Честью дворянина, честью офицера, принесшего присягу, и просто честью русского подданного Ея Императорского Величества. Ему следовало отказаться от нее, заставить замолчать голос изнывающего сердца и, тем паче, тела. Ему нужно уйти. Но тогда отчего ноги будто вросли в пол и не желают слушать никаких приказов, а один - единственный шаг в сторону двери - кажется равным подвигам Геркулеса? Кто из них оказался более жесток по отношению друг к другу – сказать было непросто, и все же иначе гвардейский офицер поступить никак не мог. Разве возможно на первой же встречи признаться в любви к незнакомке и не получить упрек в моветоне? Искренность его ныне проистекала единственно из осознания, что более подобные беседы не повторятся, и все, что есть ему сказать, нужно произносить здесь и сейчас, какими бы горькими и страшными ни казались слова. Упрек сыпался за упреком. Михайла опустил взгляд. Ему, пытавшемуся сберечь ее чувства, и ныне лишь желавшего благословения на ту единственную любовь, кояя доступна к особе невесты Великого князя, тяжко было принимать неудовольствие возлюбленной, но к горечи примешивалась невыразимая сладость недосказанного. Она желала искать его, желала знать, кто он… Ощутив на себе взгляд «Элен де Труа», Милорадович немедля поднял голову, выдержав невыносимо божественную синеву, обращенную к нему, и надеясь узнать, наконец, что ему уготовано – рай или ад?... И едва не застонал от крушения всех его и без того едва живых чаяний! Как наивна еще сия девочка! Как чиста в своих намерениях! Как ей еще сложно понять, что дружба и желание никогда не смогут идти рука об руку! Что за мука была бы для него: находиться рядом, в мечтах покрывая поцелуями ее плечи и грудь, а на деле исполнять лишь роль блеклой тени, довольствуясь крохами внимания, обращенного целиком и полностью к августейшему супругу? Нет, уж лучше сбежать в армию, в провинциальную полковую глушь! Забыть ее! Выбросить из головы! Смириться. Научиться смиряться с неизбежным. Но ни в коем случае не оставаться с нею.
- Вотр Альтэсс (Ваше Высочество), - голос Михайлы звучал глухо и горько. Она для него уже перестала быть немецкой гостьей. Она уже часть императорской семьи, и все последующие формальности лишь утвердят ее статус. – Ву нэ сэрэ па ме шерши кар презон, колоризи колёр де лаж жуа, рапидме эклипси де ля пэнн дю пасси, е сэла се продью д’отон плю рапидме си Ву нэ сорэ па мон ном. Шак фуа кю Ву л’ёнтондрэ Ву алле сэнтир ле меконтёнтеме. Же не пе па вивр авек л'идэ кё же сью девеню ля коз де Вотр мовэз умёр. Он се кьи консерн л’амитьи, мальгрэ ля дюсёр де сэттэ пропозисьон, ма позисьон э троп модэст и донк нэ мэ перме па д’он профитэ. Ву серэ онторэ па дез амии пар ля волоти сувра (Вы не станете искать меня, ибо настоящее, раскрашенное красками радости, быстро затмит тревоги прошлого, и сие произойдет тем быстрее, ежели Вы не будете знать мое имя. Слыша же его, Вы каждый раз будете испытывать неудовольствие. Я не смогу жить с мыслью, что стал причиною Вашего дурного расположения духа. Что же касается дружбы, то, не смотря на лестность сего предложения, мое положение излишне скромно и не позволит мне насладиться им. Великие княгини не выбирают друзей по желанию своему. Вы будете окружены ими по Высочайшему повелению), - гвардеец отступил на шаг назад и, прижав левую руку к сердце, почтительно склонился. – Ле маск а перми де мё ле дир плю кассэ. Пардонн-муа си же Ву фэ дю тор паркё кем е понси –сельмон о сюже де Вотр бонёр. Пардонн-муа ке же Вуз эм. Же онт де се кё же Ву дистрэйр де ля фэт. Же жюр с р л’оннер ке ле плюс же не вэ па Ву деранжэ, э окьюн амь вивант нэ пю коннэтр де но роконт, ки девьяндрон бьенту пур Ву сельмон кён лонтан соммей. Перметте-муи де партир, Вотр Альтэсс Империаль. (Маска позволила сказать мне слишком много. Простите меня, ежели я обидел Вас, потому как мои помыслы - лишь о счастии Вашем. Простите меня за то, что люблю Вас. Мне совестно за то, что я отвлек Вас от праздника. Я клянусь честью, что более не побеспокою Вас, и ни одна живая душа не узнает о наших встречах, коии скоро станут для Вас всего лишь далеким сном. Позвольте мне уйти, Ваше Императорское Высочество).