Ночь, застелившая комнату бархатным мраком, была сегодня особенно чарующей. Княжна долго сидела на подоконнике, завернувшись в свою излюбленную пёструю шаль из тяжелого кашемира, и завороженно глядела в безоблачное августовское небо, полное сияющих звёзд, которые то и дело пролетали там и тут, оставляя еле заметные кисейные шлейфы. Спрятав холодный кончик носа в коленках, Соня караулила звёзды, отчаянно надеясь загадать желание, авось повезёт.
Занятие это опостылело быстрее ожидаемого, а потому, позёвывая, девица отправилась в свою постель, при том чуть не разбудив уставшую за день дражайшую сестру, посапывающую из-за каштановых прядей, намотанных на кожаные папильотки.
Спать Софи предпочитала долго даже по аристократовым меркам, то было издавна родительское попустительство, с коим не смирилась разве что Верочка, будучи возрасту постарше, да головою поразумнее, она то и дело тормошила нерадивую Соню к завтраку, а то и, прости господи, к обеду.
Так и сейчас, в густом тумане забвения забрезжил голос, ощутилось лёгкое касание плеча, но княжна лишь отмахнулась, пробубнив под нос что-то не разборчивое и ни на что не похожее, сродни речи басурман али венгров.
Трудно сказать, сколько ещё праздно провалялась Софья в постели, но проснулась она окончательно от того, что чувствовала себя престраннейше. Мало того, что бедро вдруг заныло так, будто её по нему давеча кочергой огрели, так ещё, как выяснилось, отзывалось не только оно. Всё тело ломило от жесткого и неудобного матраца, набитого будто трухлявыми листьями и соломой. Завозившись, ещё не открыв глаз, девушка потянулась к волосам и чуть не вскрикнула. Она потянула за один из локонов и поняла, что волосы стали настолько коротки, как совесть побитого за воровство папенькиного управляющего. «Неужто Верка? Да за что?!» Налившись пунцом от ужаса и злости, готовая разрыдаться во всю Ивановскую, она вскочила и заёрзала, но вот от увиденного под одеялом княжна уж было, право, чуть не лишилась чувств. Завернувшись в простынь по самые подмышки, она тяжело поднялась и принялась оглядываться. Обстановка скудная, над головой натянута светлая парусина, сыро, холодно, стол в углу с какими-то бумажками, сундук с мужским тряпьём. И, самое страшное,  где зеркало? Соня принялась отчаянно бегать, перебирать всё кругом, но зеркала даже самого простецкого не нашла. Зато обнаружила поднос, на удивление, серебряный. С замиранием сердца натёрла его уголком многострадальной простынки и посмотрелась. Радом весь её страх вдруг испарился, напротив, она расхохоталась что было мочи. Экая божья шутка! Не думая ни о причинах, ни о следствия, Сонька завертелась перед импровизированным зеркалом, корча рожи, коварно хихикая и потирая руки. Она теперь, значится, мсье Бертран. Попляшите вы теперь, французюшки! Восторженно предвкушая все прелести своего нового положения, Софи умылась водой из кувшина и, отыскав гребень, принялась чесать непослушные вороные кудри и бакенбарды. Стоит сказать, что чуть щетинистый подбородок постоянно чесался, прям напасть эдакая. Утренний туалет прервал солдат, который, выразительно прокашлявшись, сунулся за порог. Княжна смущённо закуталась в простынь теперь по самые уши, пытаясь припомнить лицо гостя. Ах да! Этот ближайший пособник Бертрана, который вечно вился рядом. Если очень соизволить, можно даже его имя припомнить. Слыхала ведь, от память девичья!
- Мой генерал, всё готово для обхода. Ждут только вас, - он выглядел как-то виновато, Оболенской стало от того неудобно. Но она помнила свою роль и желала сыграть её верно. Верно в её понимании, разумеется.
- Так, Дорье… - Софи расправила плечи, вальяжно сложила руки на груди и сделала самое суровое выражении физиономии, на которое только имела способность.
- Дидье, - скромно поправил мужчина.
- Да, Дидье! Кхэм. Значит так... – девушка задумчиво закатила глаза и коснулась пальчиками непривычно сухих губ, хмурясь, в животе громко булькнуло, - хочу яблочный пирог. И русский медовый печенье – пхяник. – княжна не знала, как будет по-французски «пряник» и есть ли вообще такое слово, и решила воспользоваться излюбленным правилом – покартавить, ударение поковеркать, глядишь сойдёт. -  И вишнёвый морс! Только не кислый! Хотелось ещё ярморочного петушка на палочке, но Софья аппетиты поумерила.
- Но, генерал, где же я их достану? – солдат почесал в затылке с искренней растерянностью. Вот те раз! Ладно бы там рябчиков каких, их в лесу настрелять можно. А…как это там «русское медовое печенье» это только вылазку в деревню устраивать, но так ведь уже реквизировали всё, что можно. У местных крестьян уже и хлеба-то кот наплакал, а тут на тебе, медовое печенье. Вспомнилась покойница-королева. Не к добру.
- Молчать! Генерал я или нет! – Соня бухнула кулаком по столу, так, что всё задребезжало, и тут же охнула, замотала кистью, словно ошпарилась. Больно всё-таки!
Она по-русски буркнула:
- В конце-то концов! – и по-французски добавила. - Это приказ! Доставай, где хочешь, а то! – Соня красноречиво погрозила болевшим ещё кулаком, как это делал её папенька князь Оболенский.

Заливистый смех солдата, по мнению Софьи, не шёл ни в какие ворота. Ей стало обидно и за услышанное и за сам факт насмехательства, поскольку она с уверенностью ожидала благоговейного трепета и полного повиновения. В кой-то веки могла покомандовать настоящими солдатиками, а не крестьянскими неразумными детьми. Дидье обмолвился, что генерала уже ждут и поспешил ретироваться обратно из палатки, и правильно сделал, иначе бы увидел глаз бури. Софи чуть не зарычала, сжав кулачки, когда брезент вновь сомкнулся. И тут же растерялась.
- Но…а как же…? – залебезила она вслед товарищу генерала. Нет, а одевать кто будет? Сама что ли? Вот тебе раз!
- Болван! – раздосадовано фыркнула княжна.  - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Это что же такое получается, не ждать морсу да пряников? Ну я им покажу, тоже мне Великая армия! – сокрушалась  Софья Сергеевна, бродя по палатке в поисках одежды. Бедро всё ещё ныло, и от непривычной такой хвори девушка сильно прихрамывала и потому  злилась ещё пуще. Разобраться в ворохе одежды оказалось сложнее, чем на первый взгляд. Для начала Оболенская выбрала самый расшитый мундир, отложила в сторону, вытащила все награды, какие нашла, и напристёгивала их на мундир по своему эстетическому разумению, отложила и самый объёмный биконр с золотым позументом, кокардой и перьями. Отдельного внимания удостоились всяческие аксльбанты, темляки и галуны, которые красиво поблёскивали на свету золотом и серебром.  Осталось разобраться с мелочью, как казалось Соне, но эта мелочь надолго заняла её. Софи не понимала, что делать с длинной исподней рубахой, которая должна была как-то удерживаться шнуром, и прочими панталонами, кюлотами из белого казимира, гольфами и прочим. Замучившись, она кое-как нелепо заправила рубаху, но складывалось стойкое ощущение, что у Бертрана штаны набиты ворохом соломы. Сказать, что было неудобно – ничего не сказать, кюлоты облегали тело как будто бы даже совершенно неприлично, бедро ныло, а ноги сгибались труднее положенного, подвязки давили, кроме того несколько слоёв материала и пуговиц как будто вступали в заговор против движения колена. Напялив белый жилет и мундир, забыв подпоясаться кушаком, но зато обвешавшись лентами и орденами как на парад, вся сверкая до слепоты, Софья в генеральском обличии поправив волосы, заковыляла из палатки. Бикорн в выход не протиснулся и тут же слетел с головы Бертрана, который, а точнее Софи, насупила носик, чертыхнулась по-русски, ещё что-то недовольно пробубнила и, водрузив двууголку обратно на голову, приняла выражение лица наиважнейшей фигуры.
Солдаты стояли в построении и встрепенулись, завидев начальство. Генерал щеголевато подошёл к ним ближе, хромая и покачивая бёдрами. Мысленно Софи продолжала вспоминать прелести дамского туалета и проклинать мужское обмундирование.
- Бонжур, - Соня хотела сказать «ребятушки», как называли в деревне солдат, но вышло, - мальчишки! Она разглядывала строй, примечая миловидные лица,  и с невольной лукавой улыбочкой задерживала на них свой взгляд дольше положенного. Ей хотелось придумать повод разглядеть их поближе, но на ум ничего путного не приходило. Не дрова же их заставить принести. Хотя…