- Пообещай мне только одну вещь, Томас.
- Какую?
- Дай слово, что не будешь подвергать себя опасности. Обещай вернуться ко мне живым.
- Я обещаю…

Я не могу сосчитать того, сколько раз этот диалог всплывал в моей памяти. Пожалуй, каждый раз, когда я слышал рядом свист пули или чувствовал, как вибрирует земля после падения и взрыва бомбы. Слишком часто, чтобы забыть, но достаточно, чтобы сдержать данное мной слово.
Что таить, я никогда не был человеком самых честных правил, скорее даже наоборот: во всём Даунтоне было сложно найти того, кто мог бы отозваться обо мне положительно, а дело всего лишь в том, что я готов на любые поступки, чтобы получить желаемое – даже подставить или выжить из этого особняка того, кто будет стоять между мной и столь желанной должностью камердинера. Я же хорошо справлялся, так почему милорд решил нанять на эту должность этого хромого калеку Бэйтса?! Между нами тут же зародилась неприязнь, и мы не особо это скрывали: глупец думал, что способен задеть меня, однако мне удавалось выбраться из ситуации, не без помощи О`Брайен, конечно. До сих пор не понимаю, в честь чего она помогает мне, хотя лучше быть с ней заодно, чем против. Может быть я ей нравился, однако вынужден разочаровать – эта женщина не в моём вкусе. Даже не знаю, кто вообще в моём вкусе, точнее не знал, пока на пороге имения не появилась она... Леди Элеанор Блэйк, очередная личная горничная леди Розамунды – видимо, эту женщину слишком тяжело терпеть, раз даже в те редкие дни, когда она приезжает, то это происходит в сопровождении новой служанки, но эта…
Она была не такая, как прежние, наверное всё из-за того, что Нора была непривычно молода для своей хозяйки – навскидку я дал ей двадцать пять лет, и оказалось, что ошибся на три года. Ты была неплохо подготовлена к Даунтону, если не считать выговоры от мистера Карсона за короткий отдых во время всеобщего оживления и небольшого спора с миссис Хьюз, впрочем, последняя вскоре смягчилась, сделав поблажку на твою неопытность и первую поездку с миледи. Похоже, именно это в тебе притягивало: кроме обычного очарования, что дарует нам юность, ты была… Чудесная.
Я помню, как всё начиналось: ты была недовольна тем, что я игнорировал просьбу отнести кофе миледи в библиотеку, потому что сидел внизу и курил, попивая чай. Было забавно смотреть на то, как ты дуешься и стараешься быть серьёзной и важной, но при этом совершенно по-детски отбирала у меня сигарету и тушила в чашке чая. Я в долгу не оставался и с помощью  О`Брайен всячески старался подставить тебя перед леди Розамунд, чтобы её штат уменьшился ещё на одну девушку. За этой невидимой войной я даже не заметил, как влюбился в тебя, хотя со временем ты сказала, что полюбила меня спустя пару дней с момента вашего с миледи приезда.

- Я готов оставить свои попытки избавиться от хромого камердинера, но бросить курить – не проси. – Произнёс Томас, стоя перед входом в комнаты слуг, глядя на расстроенную его ответом девушку.
- Я и не прошу, - через мгновение ответила мисс Блэйк, обнимая мужчину и прижимаясь к нему. – От этих сигарет жуткий дым, который мне не нравится, но тебе они идут. Когда я вижу тебя, курящего за чаем или газетой, то кажется, что это кто-то с верхнего этажа решил спуститься к слугам, дабы разнообразить своё утро.

Было тяжело прощаться с тобой, но леди Розамунд не могла находиться в Даунтоне вечно: когда-нибудь пришлось бы возвращаться, и этот день настал. Мы обещали писать друг другу, и сдержали слово, но ни одно письмо не могло заменить мне твоего присутствия здесь, рядом со мной. Я впервые любил, и впервые хотел жить ради кого-нибудь ещё, кроме себя. Ведь мы можем быть вполне счастливыми: ты даже можешь попытаться изменить мою подлую натуру и заставить быть честным, только прошу, никогда так не делай. Потому что я не изменюсь – реальность такова, что одной честностью редко можно чего-нибудь добиться. Поэтому я и дальше буду так поступать: нет иного выхода.  Особенно тогда, когда началась война…
Я не относился к числу патриотов и поэтому надеялся сделать всё возможное, чтобы не отправляться на войну, но этого было не избежать – меня призвали, а раз призвали, то нужно сделать так, чтобы я был в минимальной опасности. Потому, что обещал тебе вернуться.  Договориться было несложно: меня перевели в медицинский отряд, и никакой угрозы моей жизни не было: мы только переносили больных в укрытие и пытались оказать им минимальную медицинскую помощь.
Ты даже не представляешь, как здесь холодно и сыро. Везде кровь, выстрелы горы трупов и раненых, которым нельзя помочь. Приходится отправлять их в госпитали. На счёт еды тебе не стоит переживать – у нас есть всё необходимое, кое-кто из нашего отряда даже умудрился достать сгущённое молоко, представляешь? Теперь я могу пить не простой кипяток. Здесь невыносимо и ужасно, но я помогаю своей стране и жив.
Через два дня после получения этого письма мы с напарником забирали одного раненого с поля боя: оторвало ногу, нужно было отнести в безопасное место и оказать первую помощь. Мы прошли всего лишь несколько метров, когда сзади, в нескольких метрах, упал снаряд, и мы, не в силах устоять на ногах, упали наземь, а носилки с больным перевернулись. Никогда ещё смерть не была так близка – ведь ещё совсем немного, и я был бы мёртв.  Тогда мы с напарником поднялись и отправились в укрытие без больного – бедняга скончался, и он говорил о том, что здесь никогда не знаешь, когда умрёшь, остановился и закурил. Через мгновение его лоб пронзила пуля. Забавно: говоривший о смерти тут же умер, но сейчас мне было не до смеха. Теперь здесь было небезопасно и я не знал, как долго проживу в этом месте, пока однажды не увидел, как какого-то больного с серьёзной травмой, неспособного больше помогать, отправили домой, на лечение и восстановление. Именно в тот момент мне в голову пришла одна мысль…
Я хотел написать тебе перед этим, но решил не искушать судьбу. Вечером (хотя здесь и не разобрать, когда утро, а когда вечер – так всё темно) я прохаживался по ограждённой окопами территории, пока не остановился и не прислонился спиной к стене. Привычным жестом достал из нагрудного кармана сигарету и зажёг зажигалку, чтобы прикурить, но только курить я не собирался. Трясясь от нервов и с трудом сдерживая слёзы от страха, я поднял вверх руку с  зажжённой зажигалкой. Минута, даже меньше – и мою ладонь пронзает пуля. Больно, смертельно больно, я хочу кричать и не сдерживаю себя, кажется, вопль разнёсся по всей нашей территории, если ещё не по вражеской. Серьёзное ранение, из-за которого мне теперь придётся всю жизнь носить на руке повязку, но здесь я бесполезен, поэтому, благодаря ходатайству лорда Грэнтома, меня переводят в нашу лечебницу на лечение.

Мне слишком тяжело писать тебе из-за травмы, дорогая, поэтому не удивляйся лаконичности этого письма. Рана серьёзная, но руку я из-за неё не потеряю. Говорят, что, возможно, со временем я даже смогу ею пользоваться, нужно будет только привыкнуть. Твоя фотография всё ещё при мне: вопреки всем своим отговоркам я благодарен тебе  за то, что заставила меня взять её с собой. Без возможности видеть тебя эта вещица была самым дорогим для меня, и я буду везти её с собой. Ты писала, что больше не работаешь у Розамунд, но имени своей новой хозяйки не назвала. Поговори с ней и отпросись на несколько дней , и даже не вздумай на этом месте мять моё письмо, а после дочитывать до конца – я знаю, какая ты замечательная, поэтому уговорить какую-то старуху труда не составит.

Интересно, ты приедешь в Даунтон, когда получишь моё письмо? Впрочем, что за глупости, конечно приедешь, и снова будешь злиться, а потом заплачешь и будешь обнимать меня со слезами радости на глазах. Ты будешь обвинять во всём мою привычку курить, не зная об истинной причине этой травмы, но не злись на меня за это, Нора – об этом никто и никогда не узнает. Таким поступком вряд ли стоит гордиться, но я пообещал единственному дорогому мне человеку вернуться с войны живым, и я вернулся…