Грантэр не видел ничего зазорного в том, чтобы мужчине уметь готовить. Человек – это совершенство, покалеченное в ходе жизни. Он должен быть умельцем, торгашом и любителем выпить. Сколько раз ему удавалось сокращать дистанцию между не могущими слова в предложения сплести благодаря паре бутылок, и сколь приятных людей он в них вследствие находил. Вино решало споры, даже порождая драку, и не было ни одной проблемы, которую напиток брожения не мог бы разрешить. Конечно, если только не отказываться от него.
Грантэр резал мясо петуха и думал об Анжольрасе, смеющем претендовать на многие позиции в обществе: сынка богатых родителей, отказавшегося от всего их достояния, предводителя революции и самого непьющего человека Парижа. Как жить в Париже, не спившись? Ему это удавалось, равно как и все прочее. Человек Непьющий. Homo… Как там его… Латынь – удел подобных Анжольрасу, людей, играющих в новые игрушки старыми приемами.
Светоч мира был далек от него, как Луна от Земли: постоянно мельтешил перед глазами, но подойти ближе отказывался: может, и правильно. Это непоправимо сказалось бы на обоих.
Но в этот вечер Грантэр был готов рискнуть состоянием Земли. Чтобы приблизиться к Луне, он высушивал моря и океаны и ходил трезвым, но это было неправильно, ненормально, губительно, и он снова восполнял норму алкоголя в крови. Луна бездействовала. Он бы воззвал к Афродите, подобно Сапфо Лесбосской, если бы верил как она.
«Что так страстно
Я хочу, сверши и союзницей верной
Будь мне, богиня»*
Он перехватил подмигивание кухарки и ответил тем же. Она привыкла, что он порой сюда заходит – то помочь, то со своей едой повозиться. И то, чего она не знает, - что чаще всего он выдает свою стряпню за ее. Наверное, это вызвало бы у нее противоречивые чувства. Ему подумалось о ней, и он смахнул эти мысли как пыль – от предстоящего у него то и дело горели щеки, ему казалось, что он думает обо всем сразу, но на самом деле его мысли не уходили дальше обычных пределов белокурых кудрей. Раскрасневшееся лицо было в порядке кухонного мира, ведь было душно, жарко, и он стоял в своей летней рубашке с закатанными рукавами и доброй половиной расстегнутых пуговиц, радуя свое эго и молодых помощниц.
Грантэр сделал пару глотков, оценив вино, и без жалости влил его в растерзанного петуха, приправленного случайно найденными на кухне травами. Сегодня это будет не «кок о ван», - не дай Афродита, Анжольрас учует вино! – а тушенная в собственно приготовленном хозяйкой соусе курица.
Он присел в уголке, который обычно занимают отдыхающие девушки, но сейчас вечер, и им некогда отдыхать. Анжольрас был на одном из своих фанатичных собраний и обещал прийти истощенным спорами, криками, волнительными речами. Грантэр любил ходить на его выступления. Он любил думать, что Анжольрас, взывающий к народу и каждому человеку в отдельности, взывал и к нему, подыскивал и к нему подход, не отчаивался и верил. Ему нравилось перехватывать его взгляды, иногда выкрикивать что-то в ответ, сокращая это огромное расстояние на какую-то секунду. Ему нравилось забывать, что все это того не стоит, что все это – игры детей, прочувствовавших или роскошь, или нищету, не знавших побед и поражений.
Задумавшись, он выпил полбутылки. Вскоре с петухом была готова и бутылка.
Кухарка ласково отдала ему то ли вершки, то ли корешки, и он, недолго думая, потушил и их в вине.
Сердце стучало глухо и часто. Грантэр отнес все наверх, прихватив отвар из фруктов и ягод – его он сразу чуть больше, чем наполовину, разбавил вином.
Такая порция алкоголя могла бы хорошенько ударить в лицо чопорного и занудного Анжольраса, не пробовавшего ничего, кроме молока матери. И только бы удалось… Черт возьми, да для такого дня он добыл кофейные зерна, чтобы перебить запах алкоголя! Он чувствовал себя чуть более, чем просто ненормальным, и чуть менее, чем неспособным ни на что человеком.
Он не торопился все выставлять на стол, чтобы сразу не спугнуть подозрительного до крайности и наивного до глупости блондина, но боевую позицию занял: один из слабоосвещенных столиков у стены был в его распоряжении. Большинство мальчишек-революционеров было на собрании, некоторые отправились восвояси благодаря правильным словам Грантэра. Анжольрас был тем человеком, который после революционных дел бежал в кроватку, в отличие от остальных, пользовавшихся всеми возможностями молодости.
Грантэр был уже спокоен, открывая тетрадку с переписанными от руки – ведь книги такие дорогие!.. – стихами Сапфо.
Он знал, что хочет перечитать сейчас, и от букв, выведенных его собственной рукой, у него захватывало дух, он краснел, прерывисто дышал и почти забыл самого себя, растворившись в чувствах древнегреческой поэтессы, они были так похожи на его собственные.
Дверь открывается, половицы скрипят. Он вспоминает, кто он, зачем и почему. Не всем везет такое понимать быстро, но Грантэр был везучим. Он услышал его голос и понял, что к такому безумию невозможно быть готовым. В момент открыл новую бутылку, выпил залпом сколько-то и был таков к моменту, когда Анжольрас поднялся к нему.
Грантэр был не планетой, а звездой, бледнеющей перед Луной, звездой, дающей ей светить ярче. Все его слова терялись вместе со светом.
- Дамы с кухни считают, что ты заслужил ужин. – он указал рукой на стоящие неподалеку тарелки и бутыль отвара.
Он был звездой, смеющей светить ярко, чтобы соревноваться с Луной, но с той лишь целью, чтобы та признала его равным.

*Сапфо "К Афродите"

Его Антиной пребывал в прекрасном настроении. Называть его своим было жалкой усмешкой над самим собой, но Грантэр не мог отказать себе в таком примитивном удовольствии. Неуважение себя было мелочью по сравнению с тем, что позволял ему испытывать Анжольрас, всего лишь брезгуя опускаться до общения с ним.
- Так вот ты где, - прозвучало мягко, словно Афродита уже славно потрудилась для него, - Понятно, почему тебя не было сегодня с нами.
- Да, я охранял твою еду. – легко парировал Грантэр. – Не только собраниями же питаться. -  Выпитое вино начинало притуплять осторожность, оно же шепнуло, что этот вечер принадлежит им, и все внимание Анжольраса будет его лишь потому, что сегодня он вернулся в хорошем расположении… Глупо верить в выдуманных божественных созданий, и не умнее будет тот человек, который станет верить в то, во что захочет. К несчастью, кровь Грантэра и алкоголь настолько сроднились, что его шепоту он уже давно не верил, как бы ни хотелось. По крайней мере, пока это еще хотя бы на половину его чистая кровь.
Задумавшись, он сделал несколько глотков. Анжольрас начал ходить по комнате, Грантэр завороженно наблюдал за ним. Тот скинул сюртук, оставшись в рубашке. Грантэр мысленно поблагодарил Афродиту и выпил еще. Он понимал, что Анжольрасу становилось жарко от перевозбуждения, - он был фанатом собственных речей, - но не мог не найти в этом удовольствия для себя. Этот жест сработал так, как и должен был, хотя блондин этого не понимал, - Грантэру тоже стало жарко. Он остро почувствовал сокровенность момента, когда вождь революции, каждый день осматриваемый сотнями глаз, теперь стоял перед его и только. В его висках стучали строки, повторяясь снова и снова:
«По мне, - тот не смертный, а бог безмятежный,
Кто может спокойно сидеть пред тобой
И слушать твой голос пленительно-нежный
И смех восхитительный твой.»*
И, когда тот открыл свои прекрасные уста, он чуть не ударил его от досады. И ударил бы, если бы это смогло выбить из него хотя бы на секунду мысли о деле. Не приходилось сомневаться, что первым словом Анжольраса было «la révolution», но иной раз Грантэр не был уверен, было ли в нем что-то, кроме этой самой революции. Казалось, он еще младенцем кричал: «долой буржуазию!», «всеобщее равенство!», «красные пеленки!»
- Что изменится? – с усмешкой спросил Грантэр. – В один день все дельцы проснутся и поймут, что все, что они топтали до этого, было того же рода людского?  - он говорил мягко, не нарываясь на спор – ему ни за что его не переубедить, это и не нужно, ведь такова совершенная в стремлении к героической гибели сущность Анжольраса. Этот пропащий путь делал его счастливым с каждым шагом; так тому и быть. Антиной уже зашел слишком далеко во всем – и в убеждениях, и на тропе, ведущей к концу. Грантэр лишь хотел, чтобы он начал задавать вопросы не только к несправедливому миру вокруг, но и к себе: какие изменения должны произойти? Чего он ждет?
Атмосфера не располагала к жарким речам о революции, и Грантэру на этот раз не нужно было привлекать к себе внимание яростным спором.
- Я понимаю тебя. – коротко сказал он.
Продуктивность Анжольраса за день приблизительно равнялась продуктивности Грантэра за неделю. Но он не спрашивал себя, что полезного он сегодня сделал, потому что весь он уже давно себе не принадлежал. Он жил запретным чувством, которое имело силу, способную вечно поддерживать его живым, нетребовательным и счастливым от этого. Ему меньше всех нужны были революции, концы света, глобальные потепления, но, если это нужно было ему, он мог только подчиниться.
Подчиниться… Приготовить еду, почистить сапоги, сбегать по мелким делам - его чувство не могло выразиться иначе. С детства Грантэр всем перечил словом и помогал делом. Только Анжольрас судил словами.
- Садись есть. Победы, к сожалению, не кормят, но зато есть милые девушки с первого этажа.

*Сапфо.

Отредактировано Grantaire (2015-08-07 02:53:42)

По мере осуществления замысла подозрительность Анжольраса ненавязчиво пробуждалась, напоминая Грантэру о том, что расслабляться и отвлеченно размышлять он сможет, только оставшись в одиночестве. Мысли, погоняемые вином, пускались в пляс во всех направлениях, но танцы их были в основном невеселые. То, что было в его голове, было гнетущим, тяжелым, полным неуверенности, сомнений, и – странно! – предрассудков. Конечно, относительно себя Грантэр мог легко сказать, что он лишен предубеждений, но здесь дело касалось отношений с не самой заурядной личностью, поэтому приходилось то и дело оглядываться на общество и его привычки и подозревать в их наличии Анжольраса. Грантэр был вечным рефлексирующим двигателем, и остановить его было тяжело.
- Почему вдруг они оказались так милы? Я же, кажется, задолжал за проживание и не заслужил такой роскоши, как ужин.
Грантэр пожал плечами и сделал свой ход.
- Если бы все жили по справедливости, жилось бы плохо. Чистая совесть не сделала бы человека счастливым.
Он видел, минимум, на пять ходов вперед. Поэтому после того, как блондин сел и продолжил свое раздевание, Грантэр точно знал, что ему нужно сейчас же начать говорить, избегая встреч глазами.
- Человек обладает способностью вечно увеличивать свои желания, среди которых могут быть не только материальные вещи. В нем необязательно стремление к власти, но ему необходимо становиться лучше и думать о себе лучше, чем о других. Если человеку предложат власть, он может отказаться, но один факт того, что ее ему предложили, уже ставит его на ступеньку выше. Равенство невозможно, это однозначно. – Грантэр нёс все, что ему приходило на ум, и только надеялся, что Анжольрас пропустит это мимо своего сознания и не станет задерживаться на какой-либо мысли. – И ко всему прочему, зависть – очень сильный толчок в спину для человека. Накорми бедного, дай ему дом, одень в костюм, но он увидит у другого карету, и всего, что ему было дано, ему будет мало. – Ему было стыдно за все, что он говорил, в особенности потому, что это было направлено лишь на собственное отвлечение от преступного, провокационного вида Антиноя, сидящего на расстоянии вытянутой руки. Но, diable, не было пострадавшего счастливее.
- Ничего, утром точно расплачусь. Иначе не успокоюсь. Не могу жить в долг.
Грантэр спрятал улыбку в бесчисленных глотках. Он жадно ловил эти маленькие моменты, которые могут показаться особенными только неизлечимым мерзким романтикам. Он впитывал жесты Анжольраса, с какой детскостью тот как обычно стоял на своем, как расстегивал жилетку и посматривал на него, то недоверчиво, то с долей интереса, как он по-особенному дышал, ходил… Как мог он жить на свете и нести в себе свое необъятное, не щадящее Грантэра своеобразие?
- А ты разве не будешь? Выглядишь голодным. Бери же, сколько угодно.
И к этому он также был готов. Наклонившись к столу, он отрезал себе кусочек и взял его пальцами.
- Не откажусь попробовать. – «кок» показался ему хорошим, но из-за выпитого он почти не чувствовал вина. Подытожил это недолгим удовлетворенным мычанием.  – Девушки удивительно хорошо знают свое дело. Мужчинам не под силу приготовить мясо таким нежным. Ты только попробуй это почти тающее во рту… Оно не могло быть курицей или петухом, или кем-то еще при жизни, так вкусно… Интересно, что за соус… - Для убедительности он отрезал еще кусочек и взял также пальцами. -  Пусть женщины остаются на кухнях, и никакие войны не будут нужны. Но, я думаю, они не обрадуются, если увидят, что я тебя обираю. – Грантэр облокотился на спинку стула и глотнул вина.
Вначале было слово… И даже оно было ложью.

Грантэру сказочно везло – Анжольрас никак не отреагировал на его неуверенную тираду о равенстве и справедливости, вопросах настолько волнующих, что провал, казалось бы, был неизбежен. Это означало то, что усталость начала давать урожай в виде невнимания. Однако он все же предпринял попытку противостоять по поводу мужчин-поваров и их места в этом мире. Что ж, значит, нужно быть осторожнее касательно петуха, сейчас это, видимо, наиболее актуальная тема. Грантэр едва сдержался, чтобы не сказать, что королевская кухня не может быть образцом для Анжольраса. Приходилось усиленно лишать себя остроумия во имя надежды этого вечера, которая еще занимала одну-две койки в его сердце.
На лице Антиноя то и дело проскальзывала улыбка, почти незаметная для незаинтересованного человека. Для Грантэра же это было настоящей пищей, по которой он изголодался, перебиваясь сырьем.
В один момент повисла тягостная для него минута молчания. Он знал, что, скорее всего, на Анжольраса сейчас  не обрушилось никакое неудобство, но сам не знал, что делать, и почти не отрывался от бутылки, найдя в ней лучший выход. Стол, на который он после этого посмотрел, приобрел легкую резкость и в то же время размазанность. А когда Грантэр поднял голову, то уже ничего, кроме Анжольраса видеть не мог.
- Они не увидят. А я им не скажу.
Грантэр понял, что сейчас пора прекратить пить и все силы направить на то, чтобы споить блондина.
- Тогда, я думаю, ты не будешь против, если я попробую это… - Грантэр потянулся к отвару и налил его в оба стакана, не оставляя выбора Анжольрасу. – Или сегодня тот день, когда ты решишься попробовать уважаемый всеми напиток брожения?
Он широко улыбнулся, словно предлагал не всерьез. Глотнул отвара, но из-за выпитого уже не мог почувствовать алкоголя и этим был разочарован. Грантэр пробормотал что-то невнятное, переживания оставили его, но только до того момента, когда Анжольрас замер с куском мяса во рту. Тогда слова сорвались с цепи и ринулись прочь из головы:
- Что? Не досолено? Мало трав?
- Это действительно очень вкусно.
- Они не видели, а я им не скажу. – Грантэр подмигнул ему. Он уверился, что его аристократское воспитание вылезло вперед всех правд и истин, и Анжольрас попросту притворяется, что ему нравится петух.
Изображая спокойствие, Грантэру легче не становилось. Ему хотелось действовать, но вся картина была сделана неаккуратными мазками, рисунка на ней еще не было. Он выбрал кисть потоньше, чтобы изменить как можно меньше деталей и слегка обозначить контур.
- Зачем ты прекрасную мадмуазель терзаешь… Я уверен, она и сегодня приходила. Постоянно ее вижу на собраниях. Слов от нее не услышать, она просто добавляет красоты своим присутствием. И глаза у нее горят, только совсем не тем пламенем.
Даже Анжольрасу невозможно было не понять, что он имел в виду. В чем Грантэр не сомневался, так это в бессчетном количестве его обожательниц. И такая молчаливо прекрасная мадмуазель, ходившая на все собрания, была среди них. Возможно.