Отобедали скромно, вместе с прислугой: капустными щами без мяса, запечённым судаком и тёртой редькой с маслом и сметаной, - резкая перемена сервировки заметно ощутилась при отсутствии именитой верхушки французских поганцев-оккупантов, которые давеча покинули господский дом Оболенских в полном составе.  Жизнь норовила вернуться если не в обыденное русло, так в нечто скудное, аскетичное и до воя тоскливое.
Весь день Соня пребывала в дурном расположении духа и норовила подпортить его окружающим. Её всё раздражало, а за обедом она искапризничалась: щи не наваристые, судак костлявый, редьку не тронула и не стала пить цикорий с молоком, требовала вишнёвых рогаликов или хотя бы творожную ватрушку, но Вера не гнушаясь резкостью, попыталась урезонить сестру и наказала на глаза ей не появляться и не мешать делам своим недостойным нытьём.
Ходила барышня по пустому двору и откровенно маялась как неприкаянная, находя всё постылым до невозможности, даже Грунька сбежала от госпожи на кухню, где они с Жераром, которого Соня успела крепко обидеть с утра, под недовольный бубнёж Марфы, месившей тесто, размышляли, с какой ноги встала их маленькая княжна.
Нелепая злость, не пойми откуда взявшаяся, схлынула ледяной волной, стоило побыть в одиночестве. Стало тягостно и стыдно за начало дня, вина и досада саднили, перекатываясь от груди к животу неприятным тянущим чувством. Соня стояла на пороге кухни, в щёлку наблюдая, как верные слуги привычно трудятся, толкуя о том о сём, переставляя кадки, шинкуя капусту, переливая в крынки остатки молока, но войти не решалась, и выдала себя, лишь звучно чихнув, под действием коварной белой пыльцы муки, заполонившей всю кухню, когда Груня с силой тряхнула полотенцем, за что получила от матери по шее. Все разом застыли, глядя на Софью Сергеевну, и она робко скользнула за порог. Прислуга резко замолчала, продолжая делать свои дела, улыбаться старалась только Аграфена, Жерар обиженно яростно сдирал вялые листья с нового кочана. Соня виновато потупила глаза.
- Жерар, - начала она вкрадчиво, хмурясь и теребя пальцами платье, - я тогда наговорила всякого. Ты уж прости меня, - Софи сердечно обняла повара, не видя в подобном панибратстве ничего зазорного, у неё всё было попросту, даже чересчур, видно сказалась тесная дружба с крепостной. Предметом же ссоры было то, что Софи допрашивала француза, отчего он не ушёл со своими соотечественниками, пытала о сговорах и прочем, в то время как тот, чуть не со слезами уверял, что ему теперь здесь всё родное и Оболенских он любит больше, чем просто надобно жаловать господ.
- Вы же нам тоже не плошки-поварёшки, - тепло и искренне сказала Софи и в край расчувствовалась, обняла сразу всех: и Жерера, и Марфу с Груней, - особенно после того как вы не покинули нас, - девушка всхлипнула и улыбнулась, прослезилась даже суровая ключница.
Смахнув сентиментальный порыв с щёки, Софья, радостная и довольная, вся засияла аки начищенный самовар.
- А что, есть из деревни какие вести? – решила поинтересоваться княжна, усевшись на лавке с котом на руках, который тут же замурчал и принялся ластиться, подставляя пушистые чёрные уши. 
- У двух семейств увели коз и корову. И так уж объели всех, супостаты! Наши-то всё по банькам мыкаются, в горницах по дюжине солдатни теперича. Ваське из Ерёмовых от иродов досталося крепко, чуть не преставился, - начала докладывать Марфа, у которой в деревне была почти вся родня. Соня только зевнула, подобное она слышала почти каждый день, - Толкуют, правда, тамошний генерал навёл порядку, да только надолго ли. Эта поганая порода исчо дурного покажет!
- Хоть не пожгли, на том спасибо, - хмуро отозвалась Соня, вспоминая угрозы месье Бертрана и пытаясь думать о нём с ненавистью, но не выходило. А как он улыбался! Эх…
- А я слыхала, что французы возят с собой эту…ведунью.
- Ворожею?
- Аха! Под видом мар-ки-тан-тки, - отозвалась Грунька, на носочках подтягиваясь, чтобы на стенку повесить повыше сковородку. Жерар усмехнулся, натачивая нож об нож:
- Скажешь тоже, ты ещё пхо обоз с ананасами хасскажи, - он забавно делал ударения на последний слог и очаровательно не выговаривал русскую раскатистую «р».
Стоит ли говорить, насколько сильно зажглось любопытство юной княжны? Не прошло и четверти часа, как Софи утянула Груньку в библиотеку. Про ананасы она помнила лишь, что их пыталась выращивать в теплице покойная матушка, княгиня Оболенская, но те не прижились. В книгах удалось найти чёрно-белую миниатюрку и рецепт кислых ананасовых щей. Груня во всём процессе занимала почётную должность держателя книг, грамоты она, как и подавляющее большинство крепостных, не разумела.
- Решено! – возвестила Соня с важным видом. Груньке стало и весело и дурно, чего ещё барышня удумала на сей раз. Никакие возражения не принимались, было велено устроить вылазку в деревню к окаянному обозу, предварительно изощрившись с конспирацией.
- Обряди-ка меня, Грунюшка-голубушка, в крестьянское! – заявила Софи, потирая руки в предвкушении. Княжна выбирала долго, всё-то ей не нравилось, даже в таком челядном наряде ей хотелось статься красивою, будто собирается не по канавам от французов прятаться, а на балу плясать.
- Вот принесу я Верочке к ужину ананасу, она меня и простит! А то, говорит, проку от меня никакого, одни заботы. Ну-ну. Будет прок! Ещё какой! – сетовала Софья Сергеевна, пока Груня натягивала на неё холщовую домотканую рубаху с вышитыми оплечьями и сарафан синей бязи с нарядным швом посередине переда, отделанным узорными лентами и вертикальным рядом оловянных пуговиц. Понёву Софи надевать отказалась, как хотела и не портить причёску платком, но Аграфена уговорила барышню хоть немного припрятать пшеничные господские кудри.
Во всём этом маскараде побежали девчонки огородами к пролеску вдоль дороги на деревню. Идти надобно было не менее получаса, а то и поболе, но гульба эта на свежем воздухе, да ещё и в тёплый денёк не утомляла.
Деревня продолжала жить, хотя и окрасилась в пятна сизых мундиров, заполонивших каждый двор. Возня стояла как в муравейнике, доносились голоса разных наречий, но преимущественно, конечно, французского. Крестьян почти не было видно, а те, что появлялись, с натужным зашуганным спокойствием прислуживали солдатам, которые чуть что – бранились, а могли рукой или прикладом замахнуться.
- Может, ну его, обоз ентот, а, Софьюшка Сергевна? – жалобно простонала Груня, будто чувствовала неладное.
- Не-не-не! Не отступать! – с ещё большим задором строго по-военному возразила Оболенская-младшая, пыхтя пролезая в узкую дырку в две доски в околице, откуда тянуло странным противным смрадом. Измялась вся, платок съехал, на рубашке зацепок понаделала и чуть занозой не обзавелась, и это они только в деревню пробрались. Груне осталось лишь тяжело вздыхать да оглядываться. Софи сощурилась, отгоняя целые стаи жирных надоедливых мух и прикрывая платком лицо от дурного запаху:
- Надобно нам с тобой как-то обозвать наш объект, чтоб было не понятно. Вроде шифра, - с видом бывалого филёра произнесла Соня, отряхиваясь.
- Батюшки-светы! – воскликнула крепостная, бледнея и крестясь.
- Нет, Груня, это не подойдёт, - задумчиво ответила Софья, поднимая взгляд на бледную подругу, которая вот-вот готова была дать дубу. Соня обернулась и поняла, что они стоят на погосте, ежели так можно было назвать сброшенных в ещё не закопанные ямы мёртвых солдат. Софи взвизгнула.
- Мамочки! Бежим отсюда! – княжна схватила крестьянку за руку и понеслась вперёд так, что пятки сверкали. Отдышались только за широким бревенчатым амбаром, сердце жутко стучало от страха и беготни, горло драло.
- О! Смотри! – Соня выглянула из-за угла амбара, прижимая пальцами к дереву паклю, чтобы смотреть не мешала. - Порфирий! – хихикнула барыня, увидев знакомого кузнеца, - Давай подойдём да спросим, может, он что про обоз знает! – Софи заговорщически улыбнулась и смело пошла вперёд, расправив плечи даже без корсета и гордо вздёрнув барский носик.

Рядом со стариком с видом отчаянной безнадёги сидел на пеньке странного вида мужчина, голова его была обмотана какой-то белой тканью, из-под которой виднелись иссиня-чёрные прядки мокрых волос, он был раздет по пояс, и кожа его отливала бронзой, сверкая на солнце каплями испарины. Его смуглое лицо и угольки глаз красноречиво давали понять, что он такой же француз как кузнец Порфирий. Соня решила, что это очередной заезжий цыган, коих гнали обычно подальше, пока те не свистнули коней и девок в придачу. Бормотал он, правда, что-то не очень похожее на «ай нанэ нанэ», но впечатление от этого оставалось неизменным. Порфирий, завидев Груньку, начал махать руками: мол поди отсюда, девка, пока не схлопотала чего нехорошего от непрошенного гостя. Груня бы с удовольствием последовала его совету, да разве барышню вразумишь? Соня упорно шла вперёд чинной походкой, на незнакомца поглядывала косо и надменно, а кузнецу улыбнулась довольно приветливо. Порфирий, который только в упор смог разглядеть лицо девушки, в коей различил свою хозяйку, испуганно глянул и хотел уже было кланяться, но подруги его мигом остановили.
- Мы с Настасьей тут это, - начала Анрафена, давая понять старику, что княжна желает остаться инкогнито, - мимо проходили. А чавось ето за фрукт? – тихо произнесла крепостная, кивнув на мужчину, разделяя ещё не высказанное сонино любопытство.
- Тфуй, да чёрт его разберёт, по-нашенскому не бельмеса, - замялся кузнец, протирая измазанные золой ладони об фартук. Софья ещё раз взглянула на мужчину, пытаясь решить, достоин ли тот её внимания.
- Je… - Оболенская подумала, что коли тот не разумеет по-русски, так может, по-французски чего знает, но Груня тут же замотала головой, почувствовав порыв барышни и напоминая, что так она легко выдаст себя. - Жуки что-то разлетались, говорю. – для убедительности она насупила носик и рассекла ладонью воздух. Не долго думая, княжна всё же решила, что обоз с ананасами всё-таки интереснее цыгана. Девушка потянулась к уху старика и зашептала ему про обоз, ежели чего знает, пусть говорит. Кузнец замотал головой, пожал плечами, Соня с досадой вздохнула, поняв, что здесь ей больше не интересно.
- Пойдём дальше, во-о-н за те избы. Мне кажется, там во дворе у конюшен могут прятать о…- Софья Сергеевна осеклась, вспомнив о конспирации и ещё раз бросив косой взгляд на незнакомца, а вдруг он поймёт их замысел? – очень интересные, - Соня задумалась, пытаясь подобрать подходящее слово, но не придумала, - эти самые. Ну ты поняла. Груня кивнула, хотя ничего не поняла.

Будь Софи несколько внимательнее, она бы заметила, какими пустыми стали дворики. Скотину, которая по обыкновению копошилась у изгородей, пожёвывая последнее свежее сено, растащили захватчики, причём, вместе с означенным сеном и прочим фуражом. Куры и гуси уже давно упокоились в желудках французских солдат, чтоб им кость поперёк горла встала, ловили бы лучше жаб да лягушек в болотах! Бабы даже боялись вешать сушиться бельё, того и глядишь изымут на нужды вражьей армии, а какой девке охота рубахи да сарафаны на портянки от сердца отрывать? Да и самих крестьянских было не видать, попрятались в избы, да носа не кажут, чтоб не нарываться. Одно дело родной барин, а у тутошних нынче свои порядки. Тронешь ихнего, али в чём откажешь, а потом поминай как звали.
- Как думаешь, а ананасы пахнут? – княжна увлечённо вышагивала впереди, сосредоточенно вглядываясь в каждый подозрительный угол, который мог скрывать вожделенных объект. – Можно их как-нибудь учуять? – Соня закрыла глаза и несколько раз шумно вдохнула носом, но ничего особенного, кроме кислого малоприятного запаха компостной кучи, не ощутила, зато споткнулась. Груня ловко, будто нянюшка, подхватила барышню под локотки, не решаясь рассуждать об заморском фрукте, да и знала она о нём не больше, чем о просвещении Вольтера, то бишь, ничегошеньки.
Впереди был торец старой покосившейся бревенчатой избы, окон с этой стороны не было, а сбоку пристроился почерневший от сырости некрашеный сарай, заколоченный прогнившими досками с ржавыми слезливыми подтёками. В деревне подобные захудалые лачуги были редкостью, народа мёрло да голодало не так много, однако на окраинах, где нередко ютились отшельники, можно было наблюдать подобное запустение. Соне стало не по себе, в соседнем дворе безмятежно шептались яблони, ещё совсем недавно склонившиеся к земле под тяжестью плодов, но войско обобрало даже этих несчастных, несмотря на то, что яблоки ещё только румянились вязали во рту. Но сделав шаг в сторону, девушки вздрогнули – кто-то коснулся их плеч и заговорил совсем над ухом. У Софьи душа в пятки ушла. Незнакомый цыган появился как чёрт из табакерки. Княжна даже не сразу сообразила, что он говорит. Оболенская уставилась на его тёмные глаза, которые сверкали, словно угольки, раскаляющиеся от резкого порыва ветра. От страха у неё пуганой пташкой заколотилось сердце и задрожали пальцы, Груня смотрела с недоумением, но готовая отчаянно защищать свою юную хозяйку. Соня побледнела, но всеми силами пыталась выглядеть храбро.
- Ежели кажется, креститься надобно, нахал! – прошипела по-русски княжна, резко сбросив руку мужчины со своего плечика, будто шарахаясь от чумного. Она грозно нахмурилась, задрав носик и произнесла на ломаном французском. В такие моменты она напрочь могла забыть даже то, что знала.
- Идите куда ходить! Если ещё раз тронете нас, вас высекут! Очень солёный палка! – девушка ехидно прищурилась.

Никогда прежде не доводилось Софье Сергеевне ощущать столь наглое посягательство не то, что на дозволенные границы меж незнакомым мужчиной и девицей, нарушить близостью коих мог разве что танец, но и на честь в общем и узком и широком смыслах, бесстыдством и требовательностью своих прикосновений, показавшихся Соне не только оскорбительными, но и отвратительными по природе своей.  От развязного фамильярного тона его речей смердело не менее неприятно, чем амбре из его уст.  Софи вздрогнула, когда поверх свободной холщовой рубахи её хрупкое плечико стиснула сильная грубая ладонь недруга. Княжна попыталась понять, что хочет этот самоуверенный чёрт, но, уяснила только оскорбление её французскому, что кольнуло её самолюбие, непонятное слово «кальвадос» она пропустила мимо ушей, со страхом и тревогой беспомощности глядя на свою наперсницу, выглядевшую ещё поболе растерянно, с застывшем немым вопросом на курносом веснушчатом личике.
- Он сказал, что если мы что-то там выпьем, то покажет нам ананасы, - тихо перевела Соня Аграфене, которая кивнула, но едва ли что-то прояснила для себя.
– Нешто потравить хочет, ирод? – воинственно отозвалась Груня, шепнув, нахмурив притом брови и сморщив лобик. – Али ещё чаво удумал, псина вражья? Поди разбери, – забубнила она, становясь как две капли воды похожая на свою мать, ту ещё отважную матрону. В отличие от своей бесценной барышни, Груня видала и понимала достаточно того, что Оболенская едва ли могла понимать и осознавать, это взращивало недюжинную тревогу, бурьяном колючих сорняков окутавшую заботливое сердечко крепостной.  Размышлять было некогда, брюнет продолжал вести девушек, а те лишь перебирали ногами, забывшись от испуга.
- Пошёл прочь! Как ты смеешь меня трогать, сын собаки! – княжна попыталась вырваться, с отвращением отталкивая руки, которые продолжали ползти к её телу. В черных, будто не человеческих газах солдата будто блеснула ярость. Это ещё хорошо, что Софи не додумалась пустить в ход пару крепких французских словечек, подхваченных от друзей брата, значение коих не знала совершеннейше, лишь запомнив, что значат они что-то настолько дурное, что даже брат Константин едва ли ввёл их в употребление где-то, кроме как наедине с собой.
Дверь сарая издала протяжный противный до мурашек скрип несмазанных, казалось, ещё со времён Екатерины-матушки, петель. Незнакомец оскалился, рывком прижал девушек к своему загорелому по-крестьянски обнажённому торсу, покрытому испариной пота. Княжна чуть не взвизгнула, что есть мочи оттолкнув от себя нахала, но тот лишь сильнее ухватился за её, резко перехватив за пояс. В траву покатилась содранная пуговка с сарафана Софьи. Груня, недолго думая, принялась колотить солдата что есть мочи, но мужчина одним взмахом тяжелой руки оттолкнул девушку так, что та с глухим ударом стукнулась о стену сарая, оседая наземь. Соня выкрикнула что-то с ужасом, но ей тут же зажали рот, на свету, казалось, что-то блеснуло. Княжна вырывалась как могла, но тот стиснул её запястья до боли, глаза Оболенской налились диким животным страхом. Груня не понимала, что свирепо бормочет разгорячившийся вражеский хрыч, потому предприняла ещё одну попытку штурмовать захватчика, но снова осталась битой. Поднимаясь с колен, Аграфена с отчаянием устремила взор на барышню, трепетавшуюся несчастную лань в силках браконьера, и решилась выкрикнуть зов о помощи. Испанец шикнул, ухватил княжну за горло, давая понять крестьянке, чтобы та не делала глупостей. Соня стала задыхаться, голову замутило, горло запершило, мужчина чуть ослабил хватку, скользнув ладонью по тонкой шее к груди. Софья взвыла, решив, что больше никогда не выйдет из своих покоев без корсета.
- Пардон, мадемуазель, - издевательски отозвался солдат. Соня закрыла глаза от стыда, отчаяния и страха, вознося молитвы Господу, умоляя о милости и заступничестве, но небеса, казалось, были немы и суровы. Из глаз Софьи Сергеевны засочились слёзы, когда она открыла глаза, Груни рядом уже не было, зато вокруг стало мрачно, лишь впереди из щели струился робкий прерывистый луч. Под ногами на земляном полу было раскидано полусгнившее сено, вокруг пахло гнилью, сыростью и зерном. Платочек на голове Софи съехал вбок и пшеничные кудри, старательно завитые с ночи, выбились наружу, попадая на глаза. Что осталось неизменным, так это железная хватка, тяжёлое противное дыхание совсем рядом с запахом выпивки и беспощадные прикосновения, вызывающие мерзость и стыд.
Аграфена поняла, что единственный шанс спасти свою молодую хозяйку – бежать за помощью. Она совсем забыла, что деревня нынче полна синих мундиров, но даже это не остановило бы её. Улучив момент, когда черноволосый змей завозился с княжной, она юркнула в кусты шиповника, разодравшие вмиг её румяные щёки, затем отползла за околицу и ринулась вперёд, надеясь встретить хоть кого-нибудь, кричать она боялась, не дай Бог возьмёт грех на душу француз поганый.

Раздался жалобный хруст ткани, Софья Сергеевна взвыла, с силой брыкнувшись, но солдат только сильнее сжал тиски, зажимая рот княжны и запястья, придавливая её тело коленями. Как ни вертелась Соня, становилось только хуже и больнее, а испанец только распалялся от оказанного сопротивления, кряхтя и тяжело дыша. Ужас сковал всё её тело, как только стало ясно, что ни кусаться, ни вертеться толку нет, Софья зажмурилась, плача и моля вся мыслимые и не мыслимые силы о помощи. Сколько мгновений прошло, не известно, время будто замирало, мучая, растягивая немыслимый позор и унижение. Руки мужчины бесстыдно скользнули под одежду, от мерзости княжна была на грани обморока, ей хотелось умереть тут же и лучше раньше, чем испытать полный ужас истязаний. Вся её своенравная храбрость, горделивая напыщенная отвага и отчаянная воинственность разом испарились, уступив место безудержному страху, который прежде ей никогда не доводилось ощущать, колючему, крутящему узлы изнутри в груди и животе, не позволяющему слышать ничего, кроме бешеного стука сердца в груди и висках, вызывающему дрожь и холодным пот. После безуспешного сопротивления, девушка стала выглядеть слабой и жалкой как никогда, она готова была молить о пощаде, звать папеньку, что угодно, но её бы не услышали.
Послышался какой-то короткий звук, будто дёрнули дверь, но она не поддалась, а лишь охнула. Солдат притих, затаившись, наблюдая за тенями, которые виднелись в щелях. Княжна воспользовалась моментом и попыталась крикнуть, но мужчина не терял бдительность и с силой сжал ладонь на её лице, прорычав и попутно ударив невольницу, чтобы та не удумала более сотворить какую глупость. Дверь дёрнулась снова, открытая нахрапом, брюнет сильнее сжал свою добычу, отползая в тёмный угол. Соня взглянула в величественный силуэт, лишь тёмный контур стоящий на фоне светлого дверного проёма, будто в ореоле ярких лучей, было в этом что-то, что вызвало трепет, будто античный герой с примесью божественной крови явился на зов обречённой несчастной, дабы избавить её от нестерпимых страданий. Но любование, которое заставило Софи на мгновение затаить дыхание уже не от страха и омерзения, а в трепетном исступлении восхищения и надежды, сталось лишь сиюминутным, застывшая на мгновение картина, достойная стать гравюрой в какой-нибудь книге о чудесном спасении или сюжетом для Рубенса или Шарля-Андре ван Лоо, оказалась зыбкой и растаяла, когда мужчина в мундире решительно шагнул в их сторону. Всё происходило во мгновение ока, княжна даже не сразу осознала происходящую облаву на негодяя. Одним сильным движением её выхватили из цепких грубых объятий, и лишь тогда перепуганная и трепещущая Софья Сергеевна разглядела лицо своего спасителя, коим стал их давешний гость, сопровождающий императора Франции – граф Бертран. 
Только почуяв свободу, княжна выскочила из сарая, как ядро из пушки. Её тут же перехватила Аграфена, которая вместе с Дидье притаилась рядом, с замиранием сердца ожидая развязки, увидев свою несчастную потрёпанную барышню, она принялась причитать, да скорее поправлять изрядно попорченную, извалянную в грязи, пыли и соломе одежду. Соня спряталась в объятиях наперсницы ни жива, ни мертва. Дидье отвернулся, не желая смущать девушек, его более заботило, что станется с нарушителем порядка и не решит ли самоотверженный испанский нахал ещё больше поддразнивать разъярённого генерала.
Девушки затаили дыхание, глядя как кончик сабли месье Бертрана угрожающе застыл на груди медленно поднимающегося с земли солдата. Оба они были грозны, полны презрения и ярости. Слов было не разобрать, но тон говорил о многом.
- Ах, он его убьёт! – Соня испуганно спрятала лицо на груди своей крепостной.
- Туда ему и дорога, у скотины и то совести больше! – пробубнила Груня, стиснув зубы, она, кажется, и сама голова была растерзать испанца за княжну на клочки голыми руками или стыкать вилами до смерти. Когда любопытная Оболенская вновь повернула голову на основное действо, помощник генерала уводил гордого солдата прочь, тот плюнул ему на сапог, что-то выкрикнув, за что Дидье приструнил упрямца точным, но не особенно сильным ударом. Софи вздрогнула, поморщилась и ещё сильнее, будто боясь не устоять на ногах, прижалась к крестьянке, которая бережно поглаживала её по волосам. Генерал, тем временем, подошёл к ним, дабы осторожно поинтересоваться состоянием княжны. Софи подняла на него взгляд, полный пережитого ужаса и стыда, и вместо ответа, губы её задрожали, а из глаз покатились горькие слёзы. Ей было стыдно от того, что месье Бертран видел её там и видит сейчас: растрёпанную, в ссадинах и треклятом крестьянском подранном наряде, а уж в сарае…Переживёт ли она этот позор? Соня, которую волной накрыли эмоции после потрясения, разрыдалась взахлёб, она ощутила небывалую слабость в ногах и обмякла, впрочем, сознания окончательно не теряя. Наперсница подхватила и удержала её, с тревогой обнаружив ссадины и синяки, всё ярче проявляющиеся на нежных алебастровых запястьях княжны Оболенской.

Аграфена с трудом успевала стирать солёную влагу с лица княжны краем своего платка, который стянула с волос, обнажив незатейливую русую косу, вместе с тем пытаясь прикрыть барышню от косых взглядов любопытствующих солдат, замирающих на ходу, чтобы поглядеть на инцидент, который удостоился вмешательства самого генерала Бертрана. Софи стыдливо пряталась в объятиях крепостной, которая убаюкивающим распевным шёпотом, будто сестра, успокаивала опозоренную хозяйку.
Софи была безутешна, ей казалось, что мир более не станет прежним, и теперь навсегда останется она презренной жертвой поруганной чести. «Это разобьёт сердце несчастному papa, о, это его убьёт!» - пронеслись отчаянные мысли, которые, причитая, княжна озвучивала на ухо Груни.
Завидев, что месье Бертран приближается, Софья Сергеевна, забыв вдруг разом страсти своей совести, скомандовала крепостной поправить её растрепавшиеся волосы, но та успела лишь собрать в ровную буклю один запутанный завиток. Генерал остановился рядом, оценивая ущерб, принесённый девице, он выглядел не бесстрастным, и даже, кажется, весьма участливым. Соне хотелось верить, что эта забота продиктована не опасением возможного скандала, а искренним сочувствием и неравнодушием к её, Софи, судьбе.
Напоминание о Вере и её праведном гневе, который обрушится на Сонечку лютым шквалом негодования и, пусть граф и не ведал об этом, но изрядного наказания похуже недели на кухне, насколько хватит изощрённого беспощадного нрава Веры Сергеевны, заставило княжну жалобно потупить взгляд. Барышне стало страшно до колик в животе: сестры она боялась не меньше, чем дерзкого испанского солдата, а то и больше. Сердце заколотилось животным ужасом, пальцы задрожали от неизвестности и предвкушения всего того, что станется с нею дома.
«Отошлют к тамбовской тётке, право, отошлют! Отошлют и выдадут за соседа, нет, хуже, за бородатого купца! И век жить в Тамбовской губернии, света белого не видеть, да и помереть несчастною!» - вертелось в напуганной головке младшенькой Оболенской.
- Да, - подтвердила Софи, которой было на руку нежелание генерала раскрывать случившееся перед семьёй русского князя. – Так будет лучше. Умоляю, не говорите Вере и papa! И я никому не скажу, клянусь! Мой брат не станет дуэль! – затараторила Соня, умоляюще глядя на месье Бертрана, но, глядя в сторону палатки всё же колебалась. Что подумают о ней, если она без сопровождения останется наедине с мужчиной, не являющимся ей женихом или близкой роднёй, а уж тем более с высоким вражеским чином? В отличие от старшей сестры, Софья легче шла на сделки со своей совестью, по наивности своей не видя в том ничего дурного. Обнадёживающие слова адъютанта Наполеона возымели должное действие, особенно вприкуску с благородным жестом, когда тут же генерал опустил на округлые плечи Софи свой мундир.
- Благодарю Вас, месье, - ответила княжна и по привычке сделала реверанс. Барышня потянулась к ушку всё это время стоящей подле Груни, прошептала указания, которые были приняты самым сосредоточенным образом. Сжав ладонь крестьянки, Соня с лёгкой ободряющей улыбкой простилась с подругой, которая не скрывала своих переживаний от того, что приходится оставлять княжну в стане врага, пусть и соблюдающего понятия чести. Аграфене всегда были несколько чужды все эти игры со словом «честь», то ли дело просто жить по святым христианским заветам и велению сердца, направляемого дланью Господней.
Отпустив крепостную с Богом в господский дом, Софья Сергеевна проследовала за генералом, кутаясь в его мундир, несмотря на жару. Стыд осел на дно души осадком извести, стало легче, а уж вышагивать в настоящем мундире генерала для воинственной натуры Сонечки было захватывающим удовольствием, когда ещё таким похвастаешь? Она приободрилась и отвлеклась, представляя себя не меньше чем генеральшей, мысленно отдавая приказы воображаемой пехоте и кавалерии. В палатке генерала было аккуратно, заметно, что тот любил порядок и бережно относился к вещам.
Приняв предложение присесть, Софи устроилась на стуле. Заметила, как генерал перевернул на столе бумаги, что изрядно взволновало любопытство юной княжны. Может, сказать сестре, что такова и была задумка? Что она, храбро и бесстрашно, не щадя себя для России-митушки решила любой ценой пробраться к адъютанту Его Величества и вызнать нечто важное. Грешно было бы бранить её за подобное. Софья обрадовалась и возгордилась собственным придуманным подвигом и искренне поверила, что так и было.
Месье Бертран, присев рядом, полюбопытствовал о причинах вылазки. Софи сделала несколько глотков воды и ответила, вживаясь, правда чересчур наивно и глупо, в роль шпионки императора Александра, не меньше.
- Я не могу Вам сказать, граф. – загадочно произнесла она. Тайна про обоз с ананасами казалась всё же чересчур важной. А вдруг, узнав об этом, они спрачут окаянный обоз так, что не достать уж никогда?
Девушка сильнее надвинула мундир, будто пытаясь спрятаться. Стал ярко ощутим запах мужчины, смешанный с тонким парфюмиованным ароматом. Видимо, как дворянин, месье Бертран следил за собой даже во время походов. Этот сложный запах понравился Софи, которая ещё раз вдохнула его теперь ещё глубже.
- Что будет с тем человеком? У вас в армии есть трусы. Русский солдат никогда не ударит женщину. Я чувствую к нему презрение. Но я не хочу, чтобы он умирал. Мы не имеем на то право судить. Бог рассудит. – заговорила княжна, повторяя то, что часто слышала от Марфы, богобоязненной крепостной, которая, хоть и бранилась порой крепко, но в сердце никому зла не желала, уповая на высшую справедливость, которая непременно воздастся, только вот неизвестно, когда.

Княжна оглядывалась, пытаясь подметить хоть что-то полезное, но карты и корреспонденция её взору видны не были, а даже если бы и были, вряд ли она сумела бы их прочесть и понять, поскольку её знаний хватало только для непринуждённой светской беседы с провинциальными барышнями, ну и с французскими генералами, как выяснилось теперь. Хотя Вера Сергеевна бы возвела очи горе, услышав все эти разговоры, и изрядно устыдилась за сестрицу.
Месье Бертран подобрался ближе, отвечая своей незваной гостье. Она уловила что-то про испанцев, которые предатели неблагодарные или вроде того, что оный испанец будет наказан с серьёзностью и при участии друзей генерала.
Соня ощутила, как возрастает волнение, вертясь в животе, поскольку слушала вполуха и совершенно не находила, что должно сказать. Впрочем, ответа от неё и не требовалось, Софи кивнула, и этого было достаточно, поскольку француз продолжил.
Соня была из бойких, но сейчас отчего то заробела, когда граф, будучи поблизости, глядел на неё и говорил столь мягко, вкрадчиво, что Софи слушала не столько его слова, сколько приятный мурлыкающий тембр.
«Вы говорите, что невинные не должны страдать, сидя в деревне, которую ваши солдаты разграбили, словно разбойники, - подумала Софи, но не успела произнести вслух, хотя язык так и свербел. Маленькая княжна воспитывалась по-простому жила бок о бок с крестьянами и питала особые тёплые чувства к своей крепостной, потому относилась к душам батюшки иначе многих помещиков, к тому же, она слышала, как Марфа молилась, вспоминая фуражировку французов, которую те выполнили за их счёт.
Когда же адъютант Наполеона поймал взгляд княжны, задержавшись своим дольше прежнего, при том лукаво улыбаясь, щёчки Софи покрылись густым румянцем, будто налитые яблочки.
- Ох, платье! – воскликнула девушка по-русски, стыдливо рассматривая свой наряд и от того снова сильнее кутаясь в мундир, любуясь на расшитые серебряными дубовыми листьями обшлаги рукавов. Отвечать на расспросы генерала она не торопилась.
- Вы должны презирать меня в таком виде! - снова вернулась к подобию французского Софи. – Не смотрите. Я ужас!  Так было надо. Но если бы я знала, что меня увидите Вы, я бы не сделала так. – простодушно причитала княжна, вдруг ощутив неловкость последних слов. Вместе с тем ей было лестно, что французский генерал её практически «раскусил».
- А если так, то что? Вы возьмёте меня в…- Софи вспоминала как это слово по-французски и в памяти всколыхнулся строчки романа, в которых говорилось о «плене лазурных очей», – плен? произнесла княжна так, будто оный плен был невероятным приключением, коего она нисколько не боялась, залихватски надеясь напакостить и сбежать.
Несмотря на то, что Оболенская то и дело отводила припухшие от слёз глаза: от смущения разглядывая медный таз на лавке перед трепещущей на ветру белой парусиной или закрытую искусно инкрустированную крышку несессера, покоившегося там же, - она сумела уловить как мужчина становился смурнее на считанные мгновения, касаясь ладонью бедра. Вот и теперь его губы сильнее сжались и проступила складка на переносице, в то время как ладонь вновь заскользила по ноге.
- У вас боль? -  глаза Софи открылись ещё шире, она глядела с непритворным глубочайшим участием. Младшая княжна, при всей своей капризности, с детства была сердобольной, до того, что нередко кто её наивную милость пользовал. Стоило кому статься хворым или несчастным, как Софья тут как тут, забыв себя, обиды и свой гнев, несётся на выручку, даже если она и не требовалась.
- Вы можете мне сказать, я не буду решить, что это есть слабость, генерал, - заверила Соня и подвинулась поближе, будто надеясь рассмотреть источник неприятных ощущений, хотя внешне видно не было ровным счётом ничего.
- Здесь? – княжна в порыве заботы, хотя в том совершенно не было нужды, потянулась рукой к ладони графа, прижатой к ноге, но только горячие кончики её пальцев легко, будто летний ветерок, коснулись его кожи, тут же стыдливо отдёрнулась, будто ошпарившись. Она смущённо потупила взгляд, ощутив неловкость, и отстранилась.
- Я скажу Груне, она принесёт что-то, что Вам будет помогать. Это помогает, если всё болит. То есть, от всего. Очень помогает. Когда очень болит. – Соня волнительно путалась в словах, совершенно забывая те скудные крохи французского, которым довелось осесть в её голове. Попутно она теребила платье и генеральский мундир, разглядывая ковёр, коим был устлан пол палатки, будто тот был расписан аки Сикстинская капелла.
Поймав себя на мысли, что слишком мягкосердечна с недругом своего Отечества, Софи добавила:
- Нам не нужно использовать, что враг нездоров, чтобы победить. И я ваш долг. – она задумчиво замялась и поправила себя, ещё гуще наливаясь краской. - Я вам должна.

Было в мягком лукавом взгляде и аккуратных вкрадчивых повадках генерала что-то, столь завораживающее для юной впечатлительной души, неожиданное сочетание силы и властности с чертами не равнодушной жесткости и снобливого деспотизма, так подошедших, казалось бы, образу вражьего предводителя, а благожелательности и ласки, что Софи не возымела сил противиться, послушно глядя на Бертрана, как змея на своего заклинателя.
Он осторожно приближался, а княжна не могла шелохнуться, застыв с трепетом и бурлящим в груди волнением. Всё сталось так быстро и, к ужасу Софьи, приятно, что на мгновение она забылась, и лишь позже будто молния ударила ей в голову возмущением и стыдом, животный страх от недавно пережитого грубого посягательства испанца, пусть и несопоставимого с нежным, хоть и не менее дерзким порывом месье Бертрана, напомнил о себе, клокоча внутри.
Софья резко вскочила, зардевшаяся как маков цвет, на её губах ещё горело напечатленье пагубного поцелуя, а природная дремлющая чувственность отозвалась в теле чем-то новым, ноюще-истомным, пугающим.
- Вы ошибка меня поняли! Кем вы представляете меня, генерал? Если я русская, а не из Парижа, это не значит, что можно так! – она задыхалась, пылая от возмущения и злости на противоречивые раздирающие изнутри чувства, которые столь ощутимо и неожиданно развенчивали её прежние убеждения, что вызывали безудержное раздражение. Враг, которого она ещё совсем недавно жаждала извести любой ценою, посягнул на её честь самым беспардонным образом, но это, в действительности, не вызвало того истого негодования, которое престало испытать честной благонравной барышне.
- Полагаю, мы рассчитаться, - довольно резко заявила княжна Оболенская и отвернулась. Она прикрыла глаза в смятении и попыталась отдышаться. Медленно выдохнув сквозь приоткрытые губы, Соня посмотрела на свои руки – кончики пальцев заметно дрожали, да и всё тело будто пульсировало от эмоционального возбуждения.
Она сильнее надвинула на плечи скатившийся мундир, теребя пуговицу, да так упорно и увлечённо, что случайно оторвала. Посмотрела на неё, округлую, позолоченную, с выпуклым рисунком римского фасция в окружении знамён, но, пользуясь тем, что едва ли генерал заметил, что княжна покалечила его обмундирование, из вредности спрятала маленький трофей за манжет домотканой рубахи.
Софи старательно нагоняла на себя мысли о том, что генерал играет с нею, в грош не ставя достоинство Её Сиятельства, и теперь после своей дерзости верно смеётся, будто над диковиной забавою. Но при всей своей напускной оскорблённости княжна боялась обернуться и найти доказательства обратного, окончательно осознав свою слабость перед очарованием захватчика.

Пока генерал вкрадчиво опутывал её возмущение ловкими сетями извинений, Соня пыталась всеми силами справиться с разбередившимся сердцем, которое продолжало трепетать в груди, заставляя помутившийся рассудок порождать глупые странные мысли вокруг извечного камня преткновения философов – амора. «Ах, Господи, зачем он так хорош? Отчего блаженная дрожь бежит по телу от его бесстыдного голоса? Как дурно помыслить, но что, если сей поцелуй - признанье…» - металось в русой головушке, раскатывая ком из рассуждений, одно другого пуще и дерзновенее.
Княжна так и стояла столбом, боясь шелохнуться, будто стоит ей обернуться и всё – пропала дева юная, утопла с головою. Глубоко дыша сквозь приоткрытые губы, Соня потёрла ноющие запястья, с ужасом замечая проступающие следы насильственных объятий, горький ком подступил к горлу, отвлекая от насущных сердечных стенаний.
Внезапный чужеродный голос полоснул по воздуху затихшей палатки. Соня обернулась, увидев одного из негласных приближённых генерала. Его лукавый любопытный взгляд, который он без стеснения бросал на княжну, и ухмылка не понравились Софье Сергеевне. Она сложила руки на груди и отвернулась, пытаясь найти цель для зрительного изучения, а сама попыталась прислушаться к разговору французов, но ничего стратегически важного в брошенных словах, к досаде и разочарованию, не нашлось.
Дидье неловко ретировался из генеральской палатки и снова воцарилась угнетающая неловкость. Соня даже не знала, хочет она, чтоб Груня поскорей вернулась, или надеется, что наперсница очутится в деревне не слишком скоро.
- Сейчас бой? – решилась прервать своё безмолвствие младшая Оболенская, надеясь при том что-нибудь выведать в своей манере таинственной очевидности.
- Генерал! – сунул в палатку нос один из адъютантов, коротко кивнув с пардоном Её Сиятельству. – Русская мадемуазель, которую ждала ля принцесс прибыла. Пустить?
В щели меж кусками парусины сунулся курносый веснушчатый носик крепостной, которая, запыхавшаяся, потная и с внушительным тюком вещей чуть не падала у порога оплота локального командования.
- Груня! – воскликнула Софи, подбегая к верной наперснице. – Быстро ты.
- Так я, барышня, сюда на Ромашке, я её в лесу привязала, чтоб супостаты не увели проклятущие, – шёпотом объяснила девица, сжимая в руках добро хозяйки как своё собственное. Кобылу, к слову, они на пару прятали чуть не от самой Веры Сергеевны, всем сказали, что любимицу давно враги увели, а сами заперли в пустой хозяйственной пристройке, после того как ту осмотрели «гости».
- А шкатулку взяла? – так же тихо поинтересовалась Софья.
- А то ж, - с видом бывалого знатока ответила Аграфена, предугадывая пожелания княжны с лёгкостью предсказаний дождя по птицам. Когда мужчины тактично оставили барышень заниматься туалетом княжны, Груня разложила на постели генерала всё облачение от свежей исподней рубахи и бюстье до кисейного платья и яркой атласной ленточки. Облачила она Соню спешно, короткий корсет затянула по просьбе барышни туже обыкновенного, чересчур пережимая выступающую грудь. Из шкатулки, лишь бы Вера не хватилась, княжна стянула жемчужные капли, надев на ушки, а на шею – нитку речного жемчуга. Волосы тоже убрали тонким отрезом кисеи. Довершил образ резкое ароматическое масло, больше похожее на попытку прогнать комаров и мошек за версту. Соня же осталась собой довольна, прикрыв длинными полупрозрачными рукавами синяки и ссадины. Через треть часа от прежней потрёпанной крестьянки не осталось и следа, не считая остатков соломы, запутавшейся в буклях княжны и ускользнувших от взора Аграфены. Соня стащила из нессесера генерала миниатюрное зеркальце и долго и придирчиво оценивала, что вышло, прежде чем сызнова показываться перед адъютантом Наполеона и его людьми. Пока крепостная обряжала княжну Оболенскую, та пребывала в ощутимой ажитации, изводясь, но не зная, стоит ли сознаваться сейчас своей подруженьке в причине всех этих треволнений.
Между делом Соня, почитая себя за шпионку самого Барклая, пробежалась взглядом по столу, но ничего любопытного не нашла, кроме начатого письма, с выведенным обращением и первой строкой. Досадно вздохнув, она лишь решила, что выспросит у сестрицы, что значит «креоль».
- Неужто всё? Домой? – даже с каким-то отчаянием произнесла Софи, покидая палатку. Груня кивнула, но сама лезть с расспросами не стала, проницательно полагая, что её юная госпожа сама лопнет от жажды поделиться сокровенным беспокойством.
- Передайте генералу, что мы отправляемся в…назад, - сообщила княжна, заметно осмелев в своём привычном облике.