Все знали, что царь скор в ярости своей и быстр на расправу. Сколько голов слетело с лобного места на потеху простому люду, а сколько было замучено верными царскими душегубами до смерти в пыточных залах Александровской слободы, о которых не то что говорить, думать боялись?... Но казалось, что поход на Новгород был взвешенным и продуманным поступком государя. Гордый, непокорный Новгород. Однако и сопротивление северной столицы когда-то должно было подойти к концу. И, кажется, это время настало. Опричное царёво войско, верные псы, собранные по первому зову с наступлением зимы двинулись на север. В санях и верхом, с лихими песнями и глумливыми шутками, рядом со своим государем.
И вот уже прошло несколько дней, как их приголубил отец, Великий Новгород. Царь расположился дорогим гостем в лучших палатах, верные псы в будках попроще, рядом. Кто-то постоянно дежурил подле Ионна, неся службу денно и нощно. Местным государь не доверял даже пробовать собственную еду. Что не день, то проводился в пиршествах и разгульях, обычно, на крови выгнанных хозяев. Те кто был поумнее, да пошустрее, бежали прочь. В Псков, к родственничкам. Невдомек, глупым, было, что и до туда доберутся метлы царского войска.
Богдан первым выехал на широкую улицу, богатые дома строились в ряд, но сама улица была немноголюдна. Новгород с их приезда охватило оцепенение. Снег, хоть и утоптанный, вкусно хрустел под копытами коня, мороз небольно кусал за румяные щеки. Весь разгоряченный от быстрой езды, Бельский окинул вострым взглядом улицу. Им владела жажда охоты, жажда крови, почти бездумная, такая, какая может быть только у молодых, только набирающихся опыта псов.
- Кромешники едут! - Раздался истошный вскрик, и всех тех, кто был вне дворов, как ветром сдуло. Кто поспешил укрыться, кто прижаться к деревянным оградам, истово молясь. По чью душу едут на этот раз?
- Гойда! - Богдан пронзительно свистнул, пришпорил коня, да лихо двинулся вперед, точно зная, в какие ворота им нужно. Позади раздался ответный свист, улюлюканье, крики, и на широкую зимнюю улицу выехали остальные опричники - не меньше десятка.
Сквозь красивые, резные ворота пробились не сразу, но те в итоге поддались. Разозленные этой возней, войско въезжало в широкий двор уже излишне раззадоренными - не к добру. Богдан лихо спрыгнул с коня, привязал недалеко от конюшни. Лишние минуты для хозяев красивого дома в попытках сбежать. Чай, далеко не убегут, а у него конь славный, жаль будет. Все знали, что этот пегой с белой грудью - Бельского, не тронут.
В дом вошел уж не первым, были удальцы первыми полакомиться чужим добром, да вспороть нутро хозяину и без него. Услужить пытаются, или урвать кусок побольше. Ему это не к чему. Государь его ласкою давно одаривает, а блага мирские ему всегда достанутся. Из глубины дома послышался сердитый голос хозяина, причитания хозяйки, возня и крики. Неужто сопротивляться решили? Дураки. Богдан же последовал на женскую половину терема, зная, что там не только можно плотские утехи справить, но и изрядно добром наживиться. Говорят, у хозяина дочка есть. Красавица, любушка. Значит отец подарками не брезговал, значит есть у девки то что-то кроме чести. Навстречу Бельскому кинулась старая бабка, бухнулась на колени, схватилась за подол собольей шубы и начала что-то причитать - не разберешь.
- Уйди, старая, убью, - мужчина оттолкнул няньку ногой, еще и хлыстом в руке пригрозил, та правильно поняла последнюю угрозу и отползла в угол. Дверь, Богдан широкими решительными шагами прошел по светлице, краем глаза замечая, что собирались все ж таки хозяева, хотели бежать. И толкнул очередную дверь в спальню.
- Кто-то в теремочке живет, кто-кто в невысоком живет? - Задорно проговорил Бельский, даже постучавшись кулаком об косяк. Облизнулся и с интересом оглядел спальню барской дочери.

Ледяное тяжелое дыхание свирепеющего мороза въедалось в слюдяные окна искусной богатой каймой серебра. Страшно было подумать, как мог новгородский посад продолжать жить своей обычной жизнью, когда в прежде безмятежном лоне его свершались страшные, невиданные доселе злодеяния.
Среди пёстрых резных наличников изб в рощах и садах, посыпанных хрустким инеем, предвещая гибель, слышался свист ярых царёвых псов и топот беспокойных копыт их взмыленных жеребцов в пене и пару; среди предсмертных воплей по-прежнему шла торговля. На городских рынках, на Торговой стороне, где когда-то в славные годы был Готский двор и оживлённо хлопотали иноземные купцы Ганзы, теперь опричники не стеснялись продавать гулящему народу, толкавшемуся возле лавок, награбленные товары, предназначенные для торговли с Западом, а что попроще вроде сала, воска и льна они и вовсе сваливали в большие кучи и сжигали, заставляя содрогаться люд честной, горестно поминающий последний и нынешний неурожайный год. На берегах реки топились дымные бани, а бабы полоскали в прорубях бельё, будто не топли подо льдом сброшенные с Волхова моста жестоко замученные семьи боярские.
Изо дня в день премудрый Новгород, краса не только Московии, но и Европы, содрогался от плетей царской немилости. Дед нынешнего государя Иван III жаждал превратить мирный Новгород, зажатый меж жерновами воинственных и стремительно растущих соседей, в настоящую крепость, Москве подобную. Построенный по его повелению Детинец из красного кирпича, за котором прятались золотые луковицы храмов, с безмолвным осуждением наблюдал за деяниями потомка своего прародителя.
Всё тише и скуднее становились перезвоны колоколен: каждый день, помимо разбирательств и пыток над боярами в Городище, обуянный яростью царь разъезжал по монастырям и соборам, где давал простор своим опричникам, те хватали настоятелей, соборных старцев, дьяков, их били палками по пяткам, требуя мзду, а то и вовсе порешали на месте, деньги забирали, грабили кельи, сымали колокола, громили хозяйство и секли скотинку, в Софийском соборе забрали драгоценную утварь и иконы, выломали из алтаря древние Корсунекие врата.
Оскверненный собор всё же оставался оплотом надежды для горожан, свинцовый голубь на кресте его центрального купола – символ Святого духа, напоминал о Божием заступничестве пред лицом развращённой жестокости, поговаривали: «Как слетит голубь с креста, тут и Новгороду конец», но птица продолжала беспрестанно венчать соборный крест. Кто-то даже уверял, что птица та была живой тварью, вместилищем Святого духа, как увидел тот, что творится под небом новгородским, так голубь и окаменел, оставшись покровительствовать да даровать силу духовную и смирение несчастным пред лицом необъятных бедствий.
Вероятно, потому вышивала Варвара на рубахе батюшки серебряных голубей в своей тихой горнице, носа ей из дому было казать нельзя, но любопытная девица, был грешок, подслушивала о чём под сенью кровавого закатного солнца горько рыдали нянюшка с матушкой, и сама трепетала осиновым листом от жутких россказней об убиенных соседях и разорённых родственниках.
Хороша была Варвара – круглолицая, пшеничная коса по пояс с руку без примеси позорного конского волоса, брови точёные, носик горделивый. Много кто на боярскую дочку зарился, да только выбрала она того, кто побогаче да породовитее, с бородой до пуза да с голландцами побратавшегося, свадебку только сыграть ещё не успели, зато девушка всё грезила богатствами заморскими несусветными. О любви ей не мечталося, не была она и шибко доброю, всё харчами перебирала да носик барский воротила, полагала, что от всех горестей откупиться можно. Ясно дело, что, как завопили на весь терем о налёте царских псов, стала прежде душеньки своей Варвара спасать добро. Мужики уж двери вынесли, да стёкла в сенях били, а дочка боярская в куль жемчуга да самоцветы сгребала, и напрасно ныла нянюшка, напрасно пугала, что бежать надобно, не то затолкут её опричники под лёд палками вместе с матушкой, да поволокут на Волхов поруганную и нагую к саням привязанную.
Бабка Серафима, услышав шаги на крутой лестнице, взмолилась да давай по сторонам оглядываться, отворила тяжелый сундук, выпотрошила на пол шёлковые рубахи, сарафаны да кафтаны расшитые, венцы, кокошники, усыпанные каплями жемчуга и яркими камнями. В наивном и глупом чаянии на спасение затолкала туда Варвару, согнувшуюся в сундуке в три погибели с кулём своим в обнимку, да выбежала опричников встречати, молить о милости.
Варваре было тесно до вою, коленки впивались ей в подбородок, а спину стало ломить ноющей раскатистой болью, здесь пахло отсыревшим бельём и было темно, хоть глаз выколи.
Дверь беззащитно открылась с толчка, скрипнув петлями, послышался лёгкий стук и бойкий мужской голос, девица затаила дыхание, цепенея. Её сердце стучало от страха так громко, что, кажется, недруг вот-вот услышит его. Зажмурившись и поджав губы, Варвара, дрожа, ждала своей участи.

[NIC]Варвара[/NIC][STA]палец в рот не клади[/STA][AVA]http://sh.uploads.ru/mv3H7.jpg[/AVA]
[SGN]То не гусель звон - колокольный стон,
В вольном городе слышен крик да плач.
У ворот стоят злые вороги -
Люди русские, православный царь.[/SGN]